обжигал кожу – мне еще никогда не доводилось видеть этот суровый и устрашающий лик полуденного солнца. Порой с запада налетали песчаные бури – в этих краях в чойтро и бойшакх часто дуют западные ветры, – и всю округу накрывало плотное покрывало из песка и пыли.
Большую часть дней сторож Рамдхония приходил и докладывал мне, что в колодце воды нет. Но иногда он приносил и ставил передо мной полведерка грязной жидкости, которую в течение часа, если не больше, процеживал от песка, чтобы я мог помыться. В то страшное лето даже она была на вес золота.
Однажды, после полудня, я стоял в тени дерева миробалан и, оглядывая всё вокруг, подумал, что никогда раньше не видел такой полуденной природы. И, уехав отсюда, наверняка не увижу больше нигде. За всю свою жизнь мне довелось не раз видеть полуденную Бенгалию – например, в палящем зное в месяц джойштхо[30], – но она никогда не принимала такой неистовый облик. Эта ужасная и устрашающая красота очаровала меня. Я посмотрел на солнце, которое, как огромный огненный шар, висело на небе – горящая смесь из кальция, водорода, железа, никеля, кобальта и еще сотни других известных и не известных мне газов и металлов, их соединений, смешавшись друг с другом, пылали в яркой огромной печи диаметром в десять миллионов. Огненные волны, вырывавшиеся из нее, с треском прорывались через бескрайние пустоты эфира, обрушивались нескончаемыми потоками на зеленые поля Пхулкии-Бойхар и Лодха́итолы, иссушая без остатка каждую жилку и прожилку и, опалив всё вокруг огнем, вновь пускались в свой неистовый танец разрушения. Я огляделся по сторонам – далеко впереди воздух подрагивал от жары, а горизонт был подернут едва различимой дымкой. В этих краях летом небо никогда не было голубым – медным, желтовато-коричневатым и совершенно пустынным, – даже одного коршуна или падальщика, и того не было видно, наверное, все птицы улетели в другие места, спасаясь от жары. До чего же причудлива красота этого полуденного зноя! Я еще долго простоял под деревом миробалана, не обращая внимания на палящее солнце. Мне не довелось увидеть ни Сахару, ни Гоби, ни знаменитую Такла-Макан Свена Гедина, но эта неистовая полуденная жара навевала мне их смутные образы.
В трех милях от нашей конторы, посреди леса, расположился небольшой пруд, в котором в прошлый сезон дождей народилось, как говорили, много рыбы. Из-за того что он был глубоким, этим летом он не пересох, даже несмотря на засуху. Но от воды из пруда пользы было мало: во-первых, пруд находился слишком далеко и поблизости не было ни одного поселения, во-вторых, и сам пруд, и его берега заросли толстым слоем ила – порой он доходил до пояса, – поэтому не оставалось практически никакой надежды выбраться на берег, после того как наберешь кувшин воды. Еще одна причина заключалась в том, что вода в этом пруду была совершенно непригодна ни для питья, ни для омовения; не знаю, было ли в нее что-то добавлено, но от нее исходил неприятный запах железа.
Однажды вечером, когда жара спала и с запада подул ветерок, я оседлал коня и отправился к этому пруду по лесной тропинке,