за процентами казалось мне плохим источником заработка. Прямо у меня на глазах Дхаотал Шаху без тени сожаления разорвал в клочья расписки на пятнадцать-шестнадцать тысяч рупий, словно это была стопка ненужных бумаг, хотя к этому моменту они и правда в нее превратились. Ни его рука, ни голос даже не дрогнули. Он добавил: «Господин, я нажил себе состояние, продавая семена горчицы и клещевины. От родителей мне не осталось ни гроша. Сам всё заработал, сам и растрачиваю. Когда ведешь свое дело, оно всегда так, господин, – деньги приходят и уходят».
Я прекрасно это понимал, но всё равно недоумевал, многие ли смогли бы вот так спокойно стерпеть большой ущерб. У Дхаотала Шаху было лишь одно пристрастие: время от времени он вытаскивал из мешочка из красной материи небольшой орехокол и бетелевый орех, раскалывал его и клал в рот. Однажды он сказал мне, улыбнувшись: «Я каждый день ем бетелевые орехи, господин. Столько денег на них трачу». Будь равнодушие к деньгам и способность с пренебрежением относиться к большим потерям каким-нибудь философским учением, я не знал бы более совершенного философа, чем Дхаотал Шаху.
Всякий раз направляясь куда-то через Пхулкию Бойхар, я проезжал мимо небольшой хижины с крышей из кукурузных листьев, принадлежавшей Джойпа́лу Кума́ру. Только он был не из тех Кумаров, что из касты гончаров, а безземельным брахманом.
Дом Джойпала Кумара располагался под раскидистым многолетним баньяновым деревом. У него не осталось никого, кто мог бы позаботиться о нем; уже далеко не молод, высокого роста, худощавого телосложения, с длинными седыми волосами. Всякий раз, когда я проезжал мимо, он молча сидел на пороге своей хижины. Никогда не видел, чтобы он курил, или занимался каким-либо делом, или напевал какую-нибудь песню. Для меня оставалось загадкой, как может человек просто так молча сидеть и ничего не делать. Это пробуждало во мне любопытство и интерес, и каждый раз, оказываясь у его дома, я не мог удержаться от того, чтобы не остановить лошадь и не перекинуться с ним парой слов.
Как-то я спросил его:
– Джойпал, чем ты тут, сидя на пороге, занимаешься?
– Да как чем, вот сижу, господин.
– Сколько тебе уже лет?
– Не считал, но, когда построили мост через реку Коши, я еще мог пасти буйволов.
– Ты был женат? У тебя дети есть?
– Жена уже лет двадцать-двадцать пять как умерла. Были две дочери, тех тоже уже нет лет тринадцать-четырнадцать. Остался я один.
– Тебе не наскучило вот так, одному, здесь сидеть? Ни с кем не говоришь, никуда не ходишь, ничего не делаешь.
– А почему должно наскучить, господин? Хорошо себе живу, всё нравится, – он удивленно посмотрел на меня.
Мне было не понять Джойпала. Я вырос и выучился в Калькутте: то работа, то встречи с друзьями, то чтение книг, то походы в кино, то прогулки – как человек может обходиться без всего этого, для меня непостижимо. Я подумал о том, сколько всего поменялось в мире за последнее время, – знал ли хоть о части этих перемен Джойпал