история намного слабее, чем у чеченцев. Мне даже стыдно её вам рассказать, она основана на национальности моего отца. Не спрашивайте меня об этом. Я всё равно ничего вам не скажу. У меня даже возникают сомнения, в ту ли страну я приехал.
– Ваша национальность не имеет никакого значения. Что касается ваших сомнений, то они останутся с вами надолго. После того, как вы начнете беженскую процедуру, вы будете просто не способны «переменить участь», как говорил один мой знакомый священник. Долгое ожидание ответа парализует волю. Поэтому вам стоит всё взвесить и выбрать план действий уже сейчас. Итак, первая возможность – вас признают беженцем после второго интервью. Это самый выигрышный результат процедуры, но и самый маловероятный. Сначала тройка молодых юристов из низших чинов после длительной серии негативных решений должна будет остановиться на вашем деле для принятия позитивного решения; затем вышестоящий чиновник с большим опытом должен убедиться, что это позитивное решение не противоречит общепринятому анализу ситуации в вашем регионе. Сильный или слабый рассказ у беженца – это как раз меньше всего влияет на решение. Намного важнее, чтобы вовремя интервью взгляд просителя два-три раза встретился с пустым, отсутствующим взглядом юриста, и чтобы проситель в эти несколько секунд успел утвердительно качнуть головой. Отмечу также, что признанные беженцы почти исключительно являются мужчинами не моложе тридцати пяти и не старше сорока пяти лет. Есть и другая статистика: среди признанных беженцев преобладают левши, заики и религиозные фанатики. Я знаю лично пятерых признанных беженцев. Неслыханное везение сыграло с ними злую шутку. У них испортился характер, они стали недоверчивы, заносчивы, до крайности самолюбивы. При любых жизненных обстоятельствах они непременно становятся в позу оскорблённой жертвы. Они часто пытаются войти в личный контакт с работниками министерства внутренних дел, тщетно пытаясь разыскать тех чиновников, которые выбрали их дело из тысяч других дел и наделили их статусом беженца.
Горящие глаза Жака смотрели на меня в упор. Я подумал, что он делится со мной отнюдь не отвлечёнными мыслями, что он сам пережил многое из того, о чём рассказывает. Если его целью было привести меня в смятение, то ему это удалось. У Жака зазвонил мобильный телефон. И он быстро, рискуя подавиться отрывистыми фразами, заговорил на лингала. Этот африканский язык я изучал два месяца на факультативных занятиях в университете, но из речи Жака я понял только одно прилагательное «голодный». Телефонный разговор был прерван на самой высокой ноте. Рассуждения Жака о беженской процедуре хоть и произвели на меня сильное впечатление, оставались всё же поверхностными. Мои взбудораженные мысли цеплялись за видимые противоречия, но я отнюдь не собирался прерывать беседу. Что-то подсказывало мне, что лучше слушать подобного рода рассказы, чем остаться наедине с самим собой в незнакомой комнате в чужом городе.
– Если так мало признанных беженцев, то почему приток просителей убежища не только не уменьшается,