самой веры, и обрывки всяких мыслей. Существа эфемерные: так называю я вас, выразители действительности!
Все эпохи поносят одна другую в умах ваших; но сны и бред всех веков были все-таки ближе к действительности, чем ваше бодрствование!
Бесплодны вы: потому и недостает вам веры. Но кто должен был созидать, у того всегда были свои вещие сны и свои звездные знамения – и верил он в веру! – Вы – полуоткрытые ворота, у которых ждут могильщики. И вот ваша действительность: «Все стоит того, чтобы погибнуть».[59]
Эта филиппика против эклектизма современной ему культуры была высказана Ницше более ста лет тому назад. «Обрывкам всяких мыслей» и «образам всего, во что некогда веровали, философ-романтик противопоставляет сознательный, творческий дух, ведомый «своими вещими снами и своими звездными знамениями», т. е. непосредственной верой. Но и сто лет спустя схожая ситуация образоваласъ в «стране культуры». Модернизм и постмодернизм противостоят сейчас, как некогда романтический идеал противостоял эклектизму буржуазной культуры «конца века». Чем же была вызвана картина того Вавилона, которую так остро переживал Ницше?
Вспомним сказание о Вавилонской башне… Люди стали строить башню до неба, чтобы овладеть им насильно, овладеть тем, что в поздней античности называлось Логосом, Словом, идеальной матрицей всего сущего. Но дойти до Единого, до Логоса, Слова людям не было дано именно потому, что их собственные слова оказались разделенными. Вавилонское смешение языков – это символ разделения человечества не только на народности со своими языками, но и на культуры, носителями которых являются языки, на жизненные контексты, в которых эти культуры живут, и которые этими культурами определяются. Человечеству пришлось пройти долгий путь, прежде чем между разными культурами, жизненными контекстами, языками смогла осуществиться коммуникация, диалог. Некогда замкнутые мифолого-культурные контексты, приходя в соприкосновение, составили в ареале Средиземноморья пеструю картину эллинистического мира. Культурные границы перестали совпадать с языковыми, одни и те же слова по-разному зазвучали в разных жизненных контекстах. Христианство дало этому разноязычию эллинистической эпохи общий культурный язык, «метаязык», единый и безусловный, являющийся посюсторонним символическим отражением Божественного Логоса. И только Новое время поколебало единство и безусловность этого языка.
Разумеется, это схематизированная картина. В частности, согласно общему средневековому принципу иерархии каждый культурный, социальный, языковый контекст занимал определенное положение в общей пирамиде, соотношения были четко зафиксированы в порядке ценностного восхождения к Абсолютному Логосу. Более того, народная культура, как это было отмечено М. М. Бахтиным, в установленные традициями рамках смехового ритуала переворачивала иерархическую последовательность, ставила низшее на место высшего, перемешивала разные социальные, культурные, жизненные, языковые контексты в карнавальной игровой стихии, где господствовало свободное, часто обсценное поведение