затянутым:
– А вы как хотите, чтобы к вам обращались: Роза или Вика, к примеру?
– Ясно.
– Ясен красен! – улыбнулся вдруг. – Смотрите, как все очевидно в мире.
– Сколько вам лет?
– А вы бы сколько дали?
Я пододвинула стул, волоча деревянными ножками по полу, и села сбоку от Александра.
– Я бы дала лет двадцать восемь, может, больше. Может, и тридцать. Иногда мне кажется, что у вас глаза лет на пятьдесят. Взгляд, в смысле.
– А сколько вам бы хотелось?
– Лучше меньше – двадцать пять.
– Святая простота.
Мне показалось, что он откровенно потешается.
– Так сколько? – нахмурилась.
Александр захлопнул газету и положил на подоконник, сцепил пальцы рук на скрещенных ногах и развернулся ко мне:
– Выбирайте любую цифру. Не ошибетесь.
Я цыкнула, покачав головой.
– Боитесь идти в комнату и сидите со мной? – спросил.
– Вас здесь все девчонки побаиваются. Вы что-то типа местной бабайки.
Александр закинул руки за голову, сцепив пальцы на затылке.
– Ясно, понятно. Да вот только сегодня вы под столом прятались от пьяного Вовки. А бабайка все равно – я. Где логика? У вас, девушек, логика отсутствует.
– А вы не обобщайте.
– Да без проблем: у вас, милая Роза, отсутствует логика.
Я взяла газету с подоконника. Полистала. Две тысячи седьмой год. Уже. Вроде, только встречали двухтысячный.
– Давайте так: я – русская. Такой ответ – хороший?
Александр встал, кивком показал на стол.
– Давайте сюда сядем, – и отодвинул два стула.
Я села напротив него под торшер, мягко освещающий скульптурные черты его лица.
– Я тоже был русским. Да вот только разве это ответ…
Александр ломал зубочистки. Я скользнула взглядом выше: у него каменное лицо и бледные губы.
– Был русским? Так не бывает, – возразила. – Россия – это диагноз. Мы все ею больны. Мы все ею заражены.
Александр сломал очередную палочку и посмотрел веселым взглядом исподлобья. А я продолжила:
– Если ехал в поезде сутки, смотря на покосившиеся крыши деревянных домов у кромки леса; если стоял в храме, и свечи таяли, и свет лился в полутьму из высоких окон, и пахло ладаном, и богоматерь смотрела утешающим строгим взглядом; если шел глубокой осенью по хрустящей листве, а с неба глядела затаившаяся под серой завесой неба зима… То все – болен Россией неизлечимо.
Александр отодвинул вазу с воздушными искусственными пионами и придвинулся ближе, наклонившись корпусом, и произнес:
– Так кто́ вы?
– Что, неверный ответ?
– Я хочу услышать разумный ответ. И немножко даже помогаю: наталкиваю на нужную мысль. Но вы не слышите ни меня, ни себя. Вы заражены собой. И чем-то еще. Я пока не понял, чем.
Я тоже схватила зубочистку и сломала резко:
– Вам говорили, что вы – нудила?
– Говорили, – улыбнулся он. – Среди занудных типов, я, можно сказать,