ты его взяла?
– В “Марксе и Спенсере”.
– Превосходный.
Через недели две-три после кражи (которая стала теперь точкой отсчета для всего) миссис Рэнсом сидела в бин-беге, вытянув ноги и разглядывая свои теперь уже довольно поношенные лодочки, и раздумывала, что делать. Это как смерть, размышляла она, суетишься, суетишься, а в результате – пустота.
Тем не менее ей пришло в голову (то было продолжение мыслей у кухонной раковины), что потеря всех земных благ может дать и обретения, которые она не дерзнула бы назвать духовными, но отнесла бы по части “выработки характера”. Когда у человека выбивают почву из-под ног – вернее, оставляют ему только почву под ногами в буквальном смысле слова, в голове у него заводятся, ощущала она, благодетельные мысли о том, как он жил раньше. Ее, наверное, могла бы вызволить война, удар судьбы, не оставляющий выбора. Произошедшее не было столь ужасным бедствием, но она знала, что теперь все зависит от нее, от того, сумеет ли она извлечь нужный урок. Ходить в музеи, в картинные галереи, изучать историю Лондона (теперь существовали курсы для всего на свете) она за милую душу могла и раньше, до того, как у них с мужем украли абсолютно всё – правда, именно это “абсолютно всё” ее и стреножило. Теперь она могла занять положение “на старте”. Словом, валяясь в бин-беге на голых досках того, что еще недавно служило ей гостиной, миссис Рэнсом осознала, что вовсе не чувствует себя несчастной, и сказала себе, что началась какая-то более реальная полоса и что скромная, менее изнеженная жизнь (не без комфорта, конечно) – это именно то, что им нужно.
Тут мысли ее прервал звонок.
– Меня зовут Бриско, – сказал голос в домофоне. – Городская служба…
– Мы за консерваторов.
– Да нет, – сказал голос, – из полиции. По поводу вашего шока. Грабежа.
Поняв, что прибыла социально-психологическая помощь и что ее прислала полиция, миссис Рэнсом ожидала увидеть фигуру более, что ли, респектабельную. Но в мисс Бриско не было ничего респектабельного – кроме имени, пожалуй, но от него она отделалась буквально с самого порога.
– Нет, нет, зовите меня Драсти. Меня все так зовут.
– Это крестное имя? – поинтересовалась миссис Рэнсом, впуская ее внутрь. – Или прозвище такое?
– Да нет. По-настоящему меня зовут Гризельда, но неохота людей смущать.
Неизвестно почему, но особа эта и впрямь была не Гризельда; правда, была ли она Драсти, миссис Рэнсом не взялась бы сказать, поскольку то была первая Драсти в ее жизни.
Гостья, большетелая девица, предпочевшая – и, видимо, мудро – рабочий халат платью, поверх него надела кофту, очень длинную и просторную, которая и сама по себе могла сойти за платье; из одного оттопыривающегося кармана выглядывали ежедневник и блокнот, другой был оттянут мобильным телефоном. Учитывая, что должность у нее была официальная, Драсти, как решила миссис Рэнсом, выглядела довольно-таки непрезентабельно.
– Так вы и есть миссис Рэнсом? Розмари Рэнсом?
– Да.
– А как к вам другие обращаются?