призывая толпу к спокойствию. Стража у помоста тычками и ударами дубинок помогла воцарению тишины на площади.
– А теперь, добрые люди, как того велит обычай Скорбящего, я спрошу: «Достойно ли сие дитя божьего сострадания? Сможет ли искупить это дитя грехи свои покаянием?» – как только последнее слово слетело с губ эклессиара, по площади прокатилась волна выкриков:
– В петлю паскуду!
– Сострадание в сраку свою пусть запихает. Да токмо как висеть будет, вместе с дерьмом оно вывалится!
– Хочу танцулек!
В воздух снова взвилась рука эклессиара, а чернь нехотя успокоилась.
– Что ж, пособница Алой Девы, видно, нет среди этих добрых людей у тебя защитника земного, и нет защитника небесного в лице Скорбящего. А посему приговариваю тебя к смерти через повешение. Мастер Менд, приведите приговор в исполнение, – эклессиар кивнул юноше.
Атрония не проронила ни слова. После подвала братства Погребения у неё не осталось сил на крики. Она еле стояла на ногах. Стража подтащила её к палачу и придержала, пока он накидывал и затягивал на шее петлю. Атрония тихо всхлипывала. Как только верёвка затянулась, она вдруг подняла глаза к небу и запела. Это был погребальный гимн эклессии, который служители Скорбящего выводили на службах, дабы упокоить грехи в человеческих сердцах.
Летящая над площадью священная песнь заставляла сервусов снимать шапки с голов. Голос Атронии звенел, будто под сводами собора, пронзая человеческие души насквозь, заставляя горожан замереть и залиться слезами. Менд отпрянул от рычага и прижал руки к лицу, тихо всхлипывая. Стражи опустили клинки, слёзы застилали им глаза. Торжественный и величественный гимн прервали слова эклессиара:
– Как смеет грешница осквернять молебен Скорбящего?! Мастер Менд, это оскорбление, плевок в лицо веры! Покончите с ней немедленно!
Служитель Скорбящего вывел Менда из транса.
– Повинуюсь божественному закону, – Менд вытер слёзы и поднял голову. Сын палача взглянул на полуденное солнце и чёрные траурные башни собора Лиходеев. Огромный колокол начал свой заунывный бой. Чернь простирала руки, моля о милосердии, призывала отпустить Атронию, кричала о том, что грешница не могла бы исполнить гимн. Людское море волновалось, а колокол всё продолжал бить.
– Я найду того, кто это сделал. Затягивая петлю, я желаю тебе жизни вечной, – прошептал Менд и подал знак Орису. Лязгнул механизм, и пасть люка открылась, заглатывая новую жертву правосудия. Гимн оборвался на полуслове. Послышался мерзкий хруст, и тело Атронии Люцернии покачивалось теперь маятником смерти на глазах левантийской черни. И тут послышался двенадцатый удар колокола. Затем сам собор содрогнулся с ужасающей силой. Страшный, глухой рёв прокатился по площади Лиходеев. А потом с громогласным грохотом, с гудением и свистом вниз рухнул соборный колокол.
Огромный, неимоверно тяжёлый и вычурный, он ударился о мощёные плиты с жутким громыханием и покатился в толпу,