а богатство – с серостью. Она смиренно несет свою нелегкую долю не признанности и неоцененности. Устроена тонко. Легко обижается. Эмоционально восприимчива. Не хватает уверенности в себе и амбициозности.
Вторая – жена нового русского. Очень богатая. Очень красивая. Очень несчастная. Страдает в совершенно чуждом ей мире.
Так и вижу ее тонкую, невероятно длинную шею, будто ее мамой была сама Нефертити, в черном декольте, с небрежно накинутым на оголенные беззащитные плечи боа. Бриллианты крупные. Но умеренно. Не кричаще. Колье и серьги. Не вульгарно, а так, строго. Со вкусом. Ну, пол-лимона гринов, не больше. Но в этом ли дело? Светский прием. Под руку ее держит мужчина ниже ее на голову точно. У него лунообразное лицо, большое, дряблое, и живые маленькие глазки-буравчики. Он успевает всех заметить, все разглядеть, всех оценить. Возможно, он банкир или нефтяник, а, скорее всего – большой чиновник, имеющий свой бизнес. Эту тусу сегодня профинансировал он. Потому и подколоть можно: «Вы, милейший, омарчиков-то поменьше, а хлебца-то побольше… Ха-ха-ха».
Лариса (почему-то мне кажется, что ее должно звать Лариса, хотя на самом деле она Галочка) не выпускает своей руки из его, и с ее лица не сходит широкая, радостная улыбка. Она всем кивает, улыбается еще шире, изредка губы произносят что-то быстрое, незначительное и снова растягиваются в улыбку. Она без нее не может. Снимает только перед сном. Вместе с макияжем. Муж дома тоже требует улыбку. Скоро вторая подтяжка потребуется из-за этой вечной гримасы.
А глаза у Ларисы, то есть, Галочки, глаза – огромные, влажные, фиолетовые (линзы, конечно). И в них стоит такая глубокая печаль, такая скорбь. И постоянно сдерживаемые слезы. Глаза не улыбаются никогда, только рот. От этого сочетания смеющегося рта и скорбных глаз – впечатление лёгкой невменяемости.
Она все время думает, раздавая кивки и даря улыбки по сторонам: «А что здесь делаю я? Зачем вы все мне нужны? Вы мне противны. Противны. Вы отвратительные, скользкие типы. Думаете, что с вашими бабками вы что-то собой представляете. Вы же мертвые все…». Ларисе скучны и непонятны их разговоры, их эмоции, их речь. Много лет она уже не вникает в то, что слышит вокруг, она избрала такую позицию – добрая открытая улыбка. Это ее ответ всем. Это ее диалог с миром. Говорить и обсуждать невозможно, когда люди стоят на разных жизненных позициях. Да и не то, чтобы в позициях дело – сама система ценностей у них различна в корне. С мужем у Ларисы все идеально – ее реплики за день можно сосчитать по пальцам: «Доброе утро, милый», «Кофе?», «Да, и я тебя», «До вечера». Днем по телефону: «Как ты сам считаешь, любимый», «Как больше нравится тебе», «Ты же все знаешь лучше меня», «Люблю». Лариса понимает (уж не знаю, книжек ли умных начиталась или сама докумекала, на личном опыте), что лучший и самый верный комплимент мужчине – это сказать: «Ты прав». Вот она щедро и оперирует этими нехитрыми фразами.
Примерно тот же набор и вечером. Она заведомо со всем согласна, во всем полагается на него и кивает, кивает,