были дороги ей. Вокруг неё завился хоровод проституток и ворья, они тащили у неё всё, она сама валялась в отключенном состоянии от «Матери Воды». Хороша мать! А в её доме устраивали оргии. Её не трогали лишь потому, что боялись меня, а так? Где бы ты в таких-то условиях нашла себе место для жизни, как ты меня упрекала? Конечно, она не всегда была такой. Только в последний уже год перед гибелью, перед тем трагическим падением «Финиста». Как-то я приехал к ней, а она совершенно голая валялась в гостевой комнате, погружённая в наркотические видения… Она страдала нарциссизмом, считала, что всем за счастье увидеть её телесное совершенство. Это единственное, что грело её ледяное сердце. Восторг скотов…
В процессе рассказа он забыл о юной и чистой дочери. Глаза упёрлись в образы, ожившие в нём, налились бешенством. Гримаса отвращения подняла верхнюю губу, обнажив зубы. Он замер не от того, что споткнулся о непотребную прошлую панораму – картину, а от ожившего, взметнувшегося из глубинных недр протуберанца гнева на погибшую и не прощённую жену – её мать. И это столько лет спустя! Он сжал руку в кулак и елозил им по отражающей и блестящей поверхности суперкомпьютера, еле сдерживая в себе желание, ударить по нему. И тут её опять охватила та самая странная способность входа в тайное информационное пространство чужой души без всякой зримой и открытой двери. Она и слухом, и зрением воспринимала, хотя и несколько смутное завихрение образов его прошлого. Он молчал, а при этом он как бы и говорил ей о том, о чём не сказал бы никогда и никому даже под пытками.
– Дверь в жильё вообще настежь, а в столовой комнате какая-то рыжая как пламя девка в прозрачном шарфике на бёдрах, но с голыми и надутыми как две полусферы грудями, крутится как смерч на столе среди посуды и объедков перед пьяной ордой. А орда эта – твоей матери творческие в кавычках коллеги. И те, разумеется, кто на них налипали гроздьями. У меня была одна женщина на оплате, как бы домработница Гелии, но мелкая чиновница из Департамента охраны столичного порядка. Она следила, чтобы мать не обворовывали, не покалечили при случае. Так ведь и она имела свои дни отдыха. Вот Гелия и пользовалась редким случаем, притаскивала весь ночной клуб непотребным гудящим роем к себе на продолжение пиршества. Когда я вошёл, они все разбежались по её излишним комнатам, как тараканы по щелям. А рыжая дикая метла, перебирая своими ножками, спрыгнула со стола, подошла ко мне и прижалась. Соблазняла своим выменем, тёрлась о мою одежду и облизывала свои красные губы. Но меня она при этом не видела! Таращилась как сквозь стекло стеклянными же глазищами! «Я твоя рыбка. Я задыхаюсь без глубокой и чистой воды нашей любви. Возьми меня назад в свой круглый и прекрасный павильон»! Не знаю, отчего она застряла в моей памяти. Наверное, от того, что тогда была моя предпоследняя встреча с Гелией. Последняя же встреча… Да ладно! Поэтому весь кошмар того вечера остался во мне в мельчайших и терзающих меня до сего дня подробностях. Все они там были под наркотическим воздействием – в измерениях ужасающего инфернального бреда! Кто-то мяукал, кто-то где-то визгливо рыдал в отдалении в бестолковых и пустых комнатах