взгляд вдаль. Чего он желал… Единственное, чего он всегда желал, – вернуть жену к жизни.
– Но как?
– Те, кто получает желаемое, не распространяются. Время от времени они посещают его кабинет, где он дает им то, что нужно.
– Что – это?
– Не знаю.
– Как же ты отличаешь их от остальных?
– Загляни в глаза отчиму.
– Этот стеклянный взгляд?
– Отрешение от мира.
– И сколько вас таких – несогласных?
– Не скажу.
– Не веришь мне?
– Не верю Доктору. Если ты решишь остаться, он пригласит тебя на ужин. И кто знает, что ты ему выболтаешь.
– Так что мне делать?
– Не борись за Корк. Разрушь авторитет Доктора в глазах сестры и убирайтесь отсюда.
– Думаешь, она поверит?
– Сделай так, чтобы поверила. А пока не поверит, не высовывайся и не отсвечивай. Для твоего же блага.
– В Корке мне это никогда не удавалось.
– Придется приложить немалые усилия. Скорее всего, потребуются большие жертвы.
– Я умру за нее, если нужно.
– Не давай таких обещений, Флоренс, – Сид уже совершил эту ошибку. Он не знал, что Корк воспринимает подобные обещания всерьез.
7
Смерть Джейн не становится потрясением для Корка. Дожди заканчиваются, и горожане возвращаются к работе: мужчины – в поле, женщины – в женский дом. Теперь в Корке все подчинено строгому порядку: подъем с рассветом, скудные приемы пищи, тяжкий физический труд. У каждого свое место, которое определяет Доктор – староста, мудрец, наставник и божество, – его авторитет нерушим. Он был избран Господом, чтобы управлять общиной, и будет делать это до последнего вздоха.
В холщовой рубашке, покрытой давно не отстирывающимися пятнами, в брюках, вытянутых на коленках, – они велики ему, он сильно исхудал, – Роберт выглядит как фермер из прошлого, стеклянный взгляд выдает покорного раба. Он закатывает рукава, открывая неравномерный загар: до локтя руки совсем испеклись, а выше кожа еще светлая. Прежде у него не было таких рук: пальцы в мозолях и порезах, под ногтями уже неотмывающаяся грязь.
– Хорошо, когда в доме есть хозяйка, – говорит он, когда Молли ставит перед ним тарелку, – но еще лучше, когда их две. – Он отламывает хлеб и принимается за кашу.
Мы почти не говорим, я не пытаюсь объяснить ему, зачем приехала. Беседы с ним – игра в одни ворота, словно говоришь с Богом, а мне не нравится тратить силы напрасно. Каждое сказанное ему слово – как корабль, попавший в Бермудский треугольник: пропадает безвозвратно. Предпочитаю убеждать себя, что он болен, как те старики, о которых я когда-то заботилась в доме престарелых.
– Когда ты уезжаешь? – спрашивает Молли. Моя рука повисает над тарелкой.
– Я не намерена уезжать.
Она презрительно хмыкает и скрывает лицо за чашкой.
– Тебе позволили не ходить в женский дом? – интересуется Роберт у Молли.
– Да, какое-то время.
– Я оставил в спальне рубашку. Она разошлась по шву на правом плече.
– Хорошо, я зашью. Можно мне сходить в церковь?
Он сдвигает брови к переносице.