мы маялись ерундой, болтали, слушали музыку, импровизировали, курили и пили кофе. Вечером приехал Славнов с лекцией про то, как у них обычно происходит работа. Особое внимание он уделил тому, о чем можно говорить Кате и о чем ей знать не стоит.
Катя – директор группы, и когда она станет лучшей подружкой, чего ни с кем еще не произошло, может быть, и можно будет делиться с ней своими переживаниями. Но пока она только директор, ее интересует, репетируется ли материал (в музыке она ни бельмеса не понимает) и готовы ли мы выступать. А если она спрашивает сама что-то еще? Она лишь директор, и лучше ей знать только то, что ей положено знать, остальное уладим сами.
Я послушно выслушал.
– Мы сегодня выпьем или нет? – спросил Дэн. Он изрядно утомился бродить из комнаты в комнату, пока Славнов читал мне лекцию о субординации.
– Я думал, ты уже разлил все с подачей, как положено, – ответил Слава.
«С подачей» – потому что когда-то Дэн был поваром, это ресторанный сленг. До S-14 он танцевал брейк-данс, а еще раньше работал в цирке, куда пришел из циркового училища, а еще до этого учился на повара, но выгнали. Повар-танцор. И клоун. Он рассказал мне о себе на фесте в Самаре, когда мы познакомились и впервые вместе курили на ступеньках за сценой, помню, всем очень мешались – биография заняла у Дэна полторы минуты, но в ней была гора фактов и ни одного проходного слова или белого пятна.
Он убежал на кухню готовить нам выпивку. Потом мы выдули бутылку вискаря на троих. С этой бутылки начиналась моя Москва.
Разговоры, разговоры, постоянные репетиции, между ними алкоголь и какие-то внезапные и неотложные дела. Ни секунды один, поехали сюда, пошли туда, даже бояться было некогда. Я напрягал уши, выхватывая нужную информацию, и впитывал все, что говорили, веря на слово.
Что бы я знал о Москве из этих обрывков? Я не видел всех объявлений, заклеивших дома, о липовой регистрации и санитарных книжках, не видел карнавальных персонажей, тыкающих листовками с халявой, не видел стеклянные глаза пассажиров метро, устающих от толчеи больше, чем от работы, не видел бомжей, калек и собачьи говешки. Не видел жилых пятидесятиэтажек, мигалок и Bentley, не видел сталинского величия громадных зданий, похожих на горы, и не чувствовал себя рядом с ними маленьким. Моя Москва состояла из езды, ходьбы и стояния, из неудобной толпы и из шума, который не прекращался никогда. Только когда появлялась Катя, она описывала мне город таким, каким видела его сама и каким она его любила.
Москва, липкая и грязная, огромная, прожорливая, сама съела свой хвост и сама внутри себя запуталась, подменив ценности деньгами. Гонка за шиком отодвинула здравый смысл, она высасывала регионы, задыхалась и захлебывалась, выплевывая прошедшие через жернова души, но, вечно голодная, просила все больше и больше.
А иногда она выглядывала украдкой напевами старых мелодий, сложенных в тоске по старым дворикам и навсегда ушедшему времени. Арбат и Покровка все