заметно взрослее. Она едва не доходила ростом до его плеча. Пара смотрелась, а вошедшая Антонина Фёдоровна, мать Евы, всплеснула руками и радостно обняла обоих.
– Серафим, ты просто красавец, под стать моей егозе. Очень рада видеть тебя. Идите вниз, будем ужинать и обмениваться впечатлениями, – сказала она и уплыла в свою комнату, чтобы вконец не смущать молодых и утвердиться в роли хозяйки большого дома.
Ева с гордым видом подхватила «жениха» под ручку, и они под веселый гул голосов и удивлённые взгляды вошли в просторную столовую с длинным столом и пыхтящим самоваром в углу. Младшие детишки облепили Серафима, присевшего на оттоманку, и восхищённо трогали его кудряшки, ничуть не выцветшие за палящее волжское лето, а он притворно отстранялся и щекотал их животики. Еве очень хотелось оказаться на месте малышей, она еле сдерживалась, но теперь изменился её статус, и девушка исподволь всматривалась в Серафима, влюбляясь и радуясь его присутствию. Он улыбался. Однако, Ева заприметила грусть и возникающую мгновениями глубину в его вечерних синих глазах. Она, девочка, в сущности, не думала, не признавалась никому, тем более себе, в том, что уже любила его.
Из Ярославля пришла срочная телеграмма, что караван с товаром двигается по плану, у них всё хорошо. В общем, вечер удался, но Серафим ушёл в смешанных чувствах. Мысли прыгали с одной девушки на другую, открыться было некому, сон не шёл, и он отправился бродить по центру города.
ИллюзiонЪ
На главной, Крестовой улице Рыбинска царили оживление и непокой. Извозчики, словно ошпаренные, развозили клиентов по ресторанам, трактирам, домам и заведениям разного рода, расходились на ночёвку уставшие крючники и другие речные грузчики, некоторые горожане выходили на вечерний моцион, освежающий тело и душу перед сном. Невдалеке слышались затухающие удары молотков и запах свежеструганной древесины. Через четыре квартала плотники заканчивали возведение какого-то нового Электро-Театра «Иллюзiонъ».
– Что тут строится? – поинтересовался он у рабочих, собирающих инструмент. Серафим с удовольствием поглощал воздух, насыщенный сосновым смолянистым эфиром. Свежая древесная пыль витала по окрестности, кружа головы и напоминая о весне.
– А шут его знает, какой-то зал и представление на стене, – ответили ему.
Серафим непонимающе поглазел (Ему нравилось работать с деревом: «Наверняка в прошлой жизни я был плотником») и двинул к Волжской набережной, к которой во всех прибрежных городах дороги плавно или круто спадают к реке. На другой стороне улицы на него внимательно смотрели и улыбались, негромко переговариваясь, две прехорошенькие барышни. Тогда Серый исполнил любимый его и Бориса приём – встал на руки и, согнув ноги в коленях, пошёл на руках вниз к Волге. Из нагрудного кармана вывалился припасённый заранее николаевский рубль, который со звоном покатился впереди