потому что и вы не исключение. Вы ничем не особенны, потому что никто ничем и не особен. Но что же с этим делать? Кто знает. Я, наверное, закрою уже эту часть, слишком уже разрослась она. Да и, сколько не говори, теперь мне кажется все бестолку будет: мысль вы уловите скорее всего не так, как надо.
А потому скажу последнее:
Говоря о правде и о добре, я говорил примерно об одном и том же. Но может выйти некоторая путаница, например: почему я говорю именно что «правды нет», – а добро как? есть, что ли?
Правда – не в смысле обыкновенном каком; правда – в смысле человеческой возможности быть правым, добрым, поступать верно. «Я прав.»
Добро есть. Мной, в общем-то, и не утверждалось (хотя иногда я думаю и так, но все же), будто бы убиение человека – это дело хорошее, а кормить кошку почему-то может быть плохо. Не утверждалось и то, что эти деяния равносильны. Но мной утверждается то, что человек, накормивший кошку, может быть и человеком убившим; а если даже нет, мной утверждается, что оба этих человека одинаковы: никто из них ни добрее, ни злее. Понимаете? То есть, добро-то может и существует и Бог там с ним! да только не дано человеку оно совсем. Добро есть, а доброты нет. «Людям же ведь доброта нужна только как костыль, как то, на что эгоизмом можно опереться, непонятным образом сосуществующем в столь жалких существах. В этом и весь смысл ее.»
Тем хороши песни, что их слушаешь по много раз и открываешь все стороны и грани вложенного смысла этим переслушиванием. Здесь такое не работает. Нельзя передать мысль прямо так, как оно надо: непременно пойдет куда-нибудь не туда. Язык ограничен, все ж таки. Подобным утверждениям слабо доверяешь, но он (язык) действительно мало пригоден для того, чтобы мысли им выражать. В этом деле куда более эффективна песня; поэзия, в конце-концов.
На дальнем углу планеты валяется забытый старый толстый телевизор. Он постоянно включен и кидает на тесные стены какие-то картинки. Бывает, я прихожу посидеть около него и послушать… Там рассказывается о людях, которые упали на полпути вверх.
«Еще один, кто не смог» – шепчу я грустно, когда слышу об очередном несчастном. Я вижу, что все вокруг кричат него: «сдался! продался! предал!» В толпе нередко я различал и вас, читатель.
Вас спрашивают, и вы отвечаете:
⁃ Да, действительно, еще никого не видел я, чтоб он не продался… Потому именно я и не продамся, я обещаю!
Через пару выпусков – опять вы, читатель, тоже продавшийся, – и так по кругу, снова и снова, снова и снова…
…Вы все же сказали в свое оправдание:
⁃ Я старался… но в силу определенных… и.. из-за вашей!.. так что это вы… вообще.. вы знаете сколько… не имеете права меня обвинять!..
И что-то еще, и что-то еще. Из-за ветра, качающего антенну, связь барахлит и я не могу слышать всего. Впрочем, все всегда говорят одно.
Там я видел много людей и нет ни одного, кто бы не попал туда. На целом свете – ни одного. Все амбиции и все величие вмещается в тесный выпуклый экран,