улыбнулся, кивнув.
– Да. К этому я и вел. Ты показал, как правильно. Показал, конечно, в своей манере, раз десять назвав меня кретином бездарным, но показал. Научил, – Жун подошел к своему креслу, сел в него. А потом, когда все стали расходиться, я заметил , как ты, думая, что никто не видит, вернул белявку к ее природному виду. Букашку какую-то, кому до нее дела? Ей сроку на свете – двое суток… Я знаю тебя много лет, Галиель. Начал узнавать с того самого дня, когда впервые пригляделся к тебе. Ты боишься, что я слишком близко сошелся с Николасом? Нет, Галиель. Ты боишься, что с ним слишком близко сошелся ты. Николас – это не белявка. Поэтому, чем ближе становится тебе Николас, тем с большим остервенением ты твердишь «враг».
Вопреки ожиданиям Жуна, Галиель не возразил. Покрывшись пунцовыми пятнами, плотно сжав губы до еле заметной бледной полоски, он медленно подошел к окну. Он стоял спиной к Жуну, скрестив руки.
– Допустим, – сказал он, после неприлично долгой тишины. – допустим, ты прав на мой счет, – он посмотрел в сторону Жуна через плечо. – А ты этого не боишься? Я поражен твоим легкомыслием. Ведь ты не выпускник центральной академии, ты не способен на подлость и предательство. Ты напомнил мне, как долго мы с тобой знакомы. Очень долго. Большую часть всей нашей сознательной жизни мы знакомы. И я знаю тебя не меньше, чем ты меня. Ты прав, Николас мне симпатичен. Не стоит думать, разумеется, что все аборигены стали мне симпатичны, Николас исключение…
– Ты других не знаешь, – пробурчал Жун. – Николас не уникален, и ты это понимаешь. И это тебя страшит.
– Да, – сказал Галиель, не оборачиваясь, – Не уникален. Я думал об этом. Ну разорим мы «Атомид», и что это даст нам? Отсрочку. Придет новый Николас, пытливому уму гения очень скоро станет тесно в рамках, в какие загонят его ученые старцы, не желающие и не могущие ничего принять нового. Он пробьет себе путь к новым истинам, высунет голову из-под груды старых камней, как росток проглядывает из расколотого им асфальта, и увидит новые горизонты, к которым и устремится, неизбежно устремится. Если росток способен, физически способен пробить асфальт, он его непременно пробьет…
– Все именно так – согласился Жун и печально усмехнулся. – Только вот сейчас я говорил совершенно не о том. И ты прекрасно это понимаешь. Николас тебе нравится. И он – абориген. Он не погрешность; не исключение; не один на миллиард. Как ученый, Николас безусловно большая редкость, но он нравится тебе вовсе не поэтому. Он нравиться тебе как человек. И в этом смысле он обычный, таких как он – большинство в этом мире. Ничего неординарного. А если это так, то неизбежно ты должен прийти, и уже пришел, я же вижу, к единственно возможному выводу. Местные люди сложней и глубже, чем тебе представлялось раньше. И относиться к ним, как к скоту ты больше не можешь…
– Все! – обернувшись, крикнул Галиель. – Хватит демагогии! Философ недобитый! Все-то ему ясно, как день, все-то он понимает, считывает с меня как с листа белой бумаги. Но не ты ли сейчас уводишь меня в сторону, не давая развить мысль мою предыдущую?
– А что