Илья, рассматривая делегатов съезда писателей. – Особенно революции. Не каждому доводится жить в эпоху перемен.
– Про что вы? – деликатно осведомился Вадим.
По-прежнему он обращался на «вы» к философу, хотя тот призывал перейти на «ты». Следователь почему-то перейти не мог, словно количество прочитанных Ильёй книг, огромный багаж знаний и владение десятком языков вздымали учителя на невиданную высоту. Хотя сам философ, конечно, ходил по лезвию бритвы. Рогов видел, как бесцеремонно обращаются с так называемыми образованными людьми его родные органы, в одну секунду способные превратить надменного важного профессора в золотых очках в плачущего слюнтяя. Нет, Илью униженным представить невозможно. Такой человек скорее погибнет, чем позволит себе пресмыкаться.
Внимание Рогова опять привлёк Пастернак. Чем-то он выделялся среди остальных людей.
– Чувствуется порода, – заметил Илья. – Таких сейчас будет всё меньше. В нём есть некий железный стержень, такой не согнётся, но сломается сразу. Словно сама судьба бережёт его к чему-то. А вот Есенин и Маяковский сгорели, не выдержали напряжения. Слишком ранимые, —настоящие поэты.
– А Пастернак разве не настоящий? – спросил Рогов.
– Он-то? – прищурил глаза философ. – Чрезмерно лебезит перед публикой, и в него вбили мысль, что народ выше художника. А народ разный бывает. Есенин бил морду этим самым представителям народа, а этот не будет, он предпочтёт, чтобы били его. В этом зале от силы пару человек понимает его поэзию. Но все им восторгаются. Думаете, почему?
Рогов недоумённо пожал плечами.
– Да потому что Бухарин в своём докладе его похвалил. Литературная публика чутка к любым веяниям сверху.
Один за другим на сцену выходили докладчики, и их выступления всё больше не нравились Илье. Он мрачнел прямо на глазах.
– Плохо дело, – шепнул он Вадиму. – Мне становится душно, как будто я в мышеловке. Слова обволакивают. Те, кто говорит искренне, дураки. Те, кто лжёт, – проходимцы. Похоже, честных людей на этом мероприятии практически не осталось.
– Что же вам не нравится? – не удержался Рогов.
На них зашикали и спереди, и сзади.
Очередной большеголовый лобастый очкарик вышел на трибуну и прошамкал:
– Если бы сюда пришел Фёдор Михайлович, то мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника…
Тут уже Илья громко, от души расхохотался. На них зашикали ещё пуще и послышались угрожающие возгласы:
– Гражданин, вы что себе позволяете? Мешаете слушать докладчика!
Философ потянул за рукав Рогова, и они вместе вышли в прохладное фойе.
А в зале, набитом делегатами, действительно, становилось душнее и в прямом, и в переносном смысле.
В предбаннике Дома Союзов царили пустота и покой, лишь бравый милиционер стоял у входа, да пара уборщиц тщательно полировали и без того чистые полы. Возле стен стояли кадки с араукариями, упомянутыми Пестриковым. Кстати, где же он сам?