как прежде, сестрёнка… – Гайрэ внезапно умолк, глядя дядиной дочери прямо в глаза, – нет вестей для тебя от отца… Не внимает ничуть он тебе, даже братьев укоры не хочет услышать.
– Как там хворь его – лучше? – голос Этайн на миг задрожал.
– Только хуже, вставать всё трудней старику. Твоя мачеха всё от него не отходит, лучших лекарей взяла в Глеанлох в чертог – но как вижу, трясучка его не пройдёт. Слишком зол на тебя он – не хочет простить или даже понять.
Гайрэ сплюнул под стол, отерев себе губы, и до дна осушил полный кубок вина.
– А та старая сука из Модронов лишь те угли огнём раздувает. То она на тебя всем разносит хулу́…
– Уж подохла бы эта змея… – вдруг в сердцах прошептала дочь фе́йнага Конналов, и в глазах её каплей блеснула слеза, – мстит сама она Тийре, а ранит больнее тем дважды меня…
– Всё решится когда-то – ты только терпи. Примирится отец, даст своё он согласие некогда. Что же он, зверь – чтобы дочерь свою не простить?
– Есть такие отцы, кто совсем не прощают… – прошептала не глядя на родича Этайн, неотрывно взирая на прочные створы закрытых дверей, за которыми скрылся во тьме перехода из Кнамх-ард-нéадд суровый старик в седине окривевшего некогда лика – сердце чьё стало камнем.
– Хватит, сестрица, тоску нагонять на себя. Что ты – не счастлива разве? Подле Тийре ты, как и хотела – а всё разрешится со временем, вот Тремя поклянусь!
Этайн какое-то время молчала, не глядя на Гайрэ. Взгляд её встретил своё отражение на тонкой стенке сосуда с вином перед братом. Всё и впрямь как на кошке зажило с той встречи на круче Расколотой. Лишь немного искривленный нос и тончайший рубец от заросшего шрама на верхней губе точно память остались на женском лице – не давая забыть.
– Иной раз сердце мне говорит, что их волю ничем не обманешь… Всё возьмут они с нас своей платой, как ты не стремись избежать – всё сплетут против помыслов наших по-своему.
Гайрэ насмешливо хмыкнул, приобняв сестру за плечо.
– Набо́жная что-то ты стала вдруг, Этайн… В прорицаниях тех их пойми ты хоть что – так запутанно молвят о том жизнедавцы, что любое измыслить по силам.
Брат наполнил свой кубок вином, отставляя бутыль от себя.
– Мне вот мать предрекла из святилища вестью тем летом, что не страшно железо Железному, и гибель свою я сам встречу по че́сти, сам подставлюсь ей слепо – и что будет та много слабее меня, но четырежды больше…
Гайрэ насмешливо хмыкнул.
– Вот представь, что за блажь – как два Каллиаха, но чтоб слабее! Дохлый конь что-ли свалится с неба? Мабону вон ничего не сказали провидцы – а уж нет больше брата, скосили его те кочевники.
– А ты стерегись лучше, Гайрэ… – взволнованно вдруг прошептала сестра, – богов не постичь, но и не обмануть. Они всё возьмут, что им до́лжно…
– Ай, сестрёнка… – махнул он рукой в небрежении, – мы сами судьбу свою торим – и к смерти же сами стремимся. К Шщару те прорицания – сердце себе лишь бередить… Будет всё хорошо, ты лишь верь!
Этайн в ответ промолчала. Вера