вышло… Мне тоже вот жирного зайца загнали в силок пара гончих – хоть пытался тот скрыться от нашего гнева аж в Эйрэ уделах, свинья… – усмехнулся вдруг Коготь, скрипнув посохом по половицам, – ты хоть не оставь их на свитке владыке Хидджаза, как потянет тебя рисовать в другой раз, моя милая. Хоть и чтят там в Ардну́ре косых, но того не поймут – их владетеля Зе́йда дед Надр на охоте за серым погиб, повалившись с коня на скаку. Дай-ка гляну – на чём я тебя препыни́л?
Гудрун ловко подняла второй неоконченный свиток, подав в руки скригги, и тот пробежал своим взглядом по тонкой расчерченной вязи ардну́рских письмен.
– Ты сказал, что в том деле готов говорить с ним по че́сти – и коль к лету не будет иного решения с югом, то откроешь им Ф'ам-альхажа́ри…
– Написала ты это?
– Сейчас, – она взялась за древко пера, макнув кончик его в бутылёк с тёмной жижей чернил, и по беленой коже под пальцами девушки вмиг заплясали кручёные знаки письмен.
– А отчего вдруг не волки и прочие хищные звери, а зайцы?
– Что ты, скригга, не знаешь – что заяц лишь с виду сам смирен? – Гудрун подняла взор на старейшего в доме, – а тот кроль – так живёт под землёй ближе к Хвёггу чем прочие. Его зубы видал ты хоть раз?
– Верно мыслишь ты, милая… – Клонсэ задумчиво сжал в пальцах посох, – вечно брешущих псин ненавидят всегда – и порой забывают о страхе пред лаем. Но иной раз страшней будут те, кто готов говорить – и внимают им в страхе, не желая узрить каков тот не в словах.
– Как тебе, – посмотрела на родича юная Гудрун.
– Может так… – правый глаз Сигвара сжался в тончайшую щёлку зрачка.
– Ты боялся когда-то чего-нибудь, скригга? – спросила вдруг Гудрун.
Сигвар пристально глянул на братову внучку.
– Страшно всем, моя милая… Страх – та сила, что нам позволяет предвидеть, предчуять опасность. Всем – и лучшим блодсъёдда, и Дейновой крови, и нашим главнейшим противникам в Эйрэ – страх ведом. Такая природа людей. Страх и мне тяготит порой разум, заставляя всё взвешивать трижды, каков будет итог тех моих судьбоносных решений – как нынче… Но иные ещё и боятся – и это есть страх, как его понимают все прочие люди.
Он умолк, скрипнув посохом по полу.
– В каждой пройденной битве, в горящих пожарищах взятого родичем Раудом после осады стерквегга на Ясеней Круче; в кровью залитом круге хриннауг, где сразил я когда-то троих; пред ножами убийц в Нижнем городе семь зим назад… – скригга взнял перед Гудрун свой посох, где на твёрдой кости́ среди рези искусных сплетений змеиных колец и разящих Шуршащего молний чей-то острый клинок прорубил свою метку, – было страшно и мне. Но боязни в тот час я не знал…
Сигвар вдруг усмехнулся, и лик его вздрогнул на миг, когда скригга упомнил о чём-то.
– Но боялся ужасно раз в жизни и я… Дед мой Эмунд Хардту́нгэ ценил лесной мёд, и к тому пристрастил всех детей. И однажды отец взял меня с сыновьями дядьёв спилить с дуба дупло в заповедном лесу