он ничего не видел и не прикидывал про бензовозы, потому что его поглотила такая приятная теплая тьма, что хоть от счастья и облегчения плачь. Но Алекс не помнил, как плакать – когда-то давно еще разучился, а с тех пор не было повода вспоминать. Да и зачем плакать, когда разом прошла вся боль, все чувства – все вот это вот вопиюще непонятное, вдруг так сильно лишившее его всего привычного и надежного, начиная от земли под ногами и заканчивая ей же – и вдруг стало так понятно и хорошо?
Уже позже он очень расстроится, обнаружив, что счастье спокойствия и уютной тьмы было так близко, но осталось так далеко, когда увидит перед собой мутное лицо охранника и еще каких-то людей, сбежавшихся на глухой звук падения, вежливо и обеспокоенно спрашивающих, не нужно ли вызвать скорую, как он себя чувствует и были ли у него прежде обмороки – может принести воды или горячего сладкого чая? Конечно, с молоком. Это же Англия, детка.
Он брезгливо поморщится от нелепых людей и их разговоров про чай, и в этом тумане увидит вдалеке три мелькнувшие обеспокоенные лица то ли не такого цвета, то ли не такого… чего-то еще. Короче, не похожие на эти, которые его обступили. Три туманных лица невозможного цвета – таких в этом мире не бывает – смешаются вдруг и превратятся в затылки, удаляющиеся из зала. И один – белый-белый, такой странно белый, что аж опять замутит – Алекс будет откуда-то помнить – с другой стороны имеет два глаза цвета солнечной стремительной реки, на которой невыразимо отвратно укачивает. В этот момент окончательно подаст в отставку его тонкий мост-канат. Потому что сам теперь виси над бездной и связывай два берега противоречий. А начать это невыполнимое задание можешь, к примеру, с решения головоломки – почему укачивающая река, от которой твое тело сейчас вывернет наизнанку вплоть до нового обморока, ближе тебе и родней всех предыдущих мест, которые ты по невероятной глупости почему-то прежде называл домом?
Алекс же, верно рассудив, что все в этой реальности вконец ахренели со своими несуществующими цветами, чаями с молоком и головоломками, предпочтет вот это вот все теплым и нежным объятиям вновь сомкнувшейся над ним тьмы.
Там хотя бы не болит голова.
Заметки на кирпичах, которые сыплются просыпающемуся на голову, как небесный благословенный дождь
Большой трудностью, с которой сталкиваются все просыпающиеся, является то, что просыпаться больно. Очень больно. Потому что спящий выстраивает свою реальность из совершенно иных принципов и запросов, нежели это сделает проснувшийся. Однако перестройка окружающего мира начнется только после пробуждения, когда будет, кем перестраивать. И вот этот момент пробуждения – других, собственно, и не бывает – ощущается как пять – это навскидку – методичных ударов под дых.
Один.
Шок.
Ты не вспомнил еще никого и ничего: ни Себя,