этой темой с детства, задолго до того, как оказалась у бабушки. Но, пожалуй, после маминой гибели это увлечение превратилось в настоящую одержимость. Чтобы весь мир со всеми его реалиями исчез, достаточно было достать карандаши и начать рисовать.
На протяжении нескольких лет я могла целый день пропадать в лесу, а если время поджимало – отправлялась в парк, где делала зарисовки грибов или наростов на деревьях. Или могла перевернуть валежник, чтобы запечатлеть на бумаге копошившихся под ним насекомых. После смерти бабушки, весной следующего года две недели я провела в Сьерре[30]. Я много гуляла, ночевала в старой палатке, и мой альбом постепенно заполнялся рисунками диких цветов, которые я находила там в великом множестве и разнообразии. Именно этот альбом и помог мне получить стипендию на обучение в художественном колледже.
В тот период, когда проходила упоминаемая мною выставка, я в основном рисовала птиц и выставила картинки с попугаями аратинга, неожиданно поселившимися у нас в Сан-Франциско.
История такая: якобы в середине восьмидесятых из магазина с экзотическими птицами в Южной Калифорнии улетели две особи. В итоге они оказались в Сан-Франциско, где и начали стремительно размножаться. Довольно скоро деревья на холме Телеграф-Хилл были буквально усеяны этими пернатыми ярчайшей расцветки.
В городе, где популяция птиц в основном была представлена голубями, ласточками и сойками, невозможно было пройти мимо этих новых обитателей Телеграф-Хилл с их красно-сине-желтым оперением. Налив себе кофе и подойдя к окну своей маленькой студии на Валлехо-стрит, я могла подолгу любоваться, как стайка попугаев кружится над ступенями Филберт Степс, а потом, взметнувшись вверх, улетает в сторону башни Коилт Тауэр. Я много их фотографировала и некоторые снимки прикрепляла возле рабочего стола. Среди туманного марева залива Сан-Франциско эти яркие птицы казались мне настоящим подарком судьбы. И вот именно к этим картинам, навеянным всей этой красотой, и подошел Ленни, заглянувший на огонек в нашу галерею.
Он был примерно моего возраста, среднего роста и обычного телосложения. В нем не было ничего примечательного, кроме его добрых глаз – глаз человека, который определенно находится в ладах с самим собой. Мне это показалось необычным, ведь про себя я не могла сказать ничего подобного. На Ленни была куртка бейсбольного клуба «Сан-Франциско Джайентс» – такая потрепанная, что я бы посоветовала ее выбросить. Но этот парень либо был беден, либо крайне сентиментален по отношению к своей любимой команде. Оба умозаключения оказались верными, и Ленни любил «Джайентс» столь же самозабвенно, как в итоге полюбил меня.
Появившись в зале, Ленни полностью проигнорировал остальные экспонаты – скульптуру огромного глазного яблока с надписью «Большой брат» на зрачке и портрет молодого человека, приставившего к голове пистолет. Молодой человек здорово походил на самого автора картины, с которым в художественном колледже мы пересекались на занятиях по рисованию с натуры и который страдал депрессией. Теперь, когда подошла