в моем нежелании знакомиться с его родственниками.
Поскольку Ленни был евреем, Рождество не ставилось во главу угла, зато справлялись все остальные праздники. День благодарения, день рождения Ленни, дни рождения его мамы, бабушки, тетушки и дядюшки Милти. Ленни не особо соблюдал еврейские праздники, но постился на Йом-кипур[42] – в память о дедушке, который умер за несколько лет до нашего знакомства. Так же как и все остальные многочисленные родственники, Ленни обожал его, бережно храня память о совместных походах на стадион, когда он был еще совсем ребенком.
В каком-то смысле мне нравилось слушать рассказы Ленни о его счастливом детстве и счастливой жизни вообще. Просто порой нас отдалял тот факт, что мой любимый человек ходит по солнечной стороне улицы, а я – наоборот. Мы как будто говорили на разных языках и, хотя любили друг друга, походили на иностранцев, приезжавших друг другу в гости: он ко мне на родину, а я к нему. У нас было много общего, и в то же время нас словно разделял широченный пролив. Там, где, следуя личному опыту, он чувствовал себя спокойно и счастливо, я легко могла отыскать признаки надвигающейся беды.
Родители Ленни жили в Эль-Серрито, на другой стороне пролива. В первый год нашей совместной жизни он был уверен, что я обязательно поеду к ним на Седер Песах[43]. Но я придумала какую-то отговорку насчет занятий по рисованию, а Ленни видел меня насквозь.
– Мне трудно дается семейное общение, – сказала я.
Конечно же, он много расспрашивал о моей семье. Я пространно отвечала, что никогда не видела отца и что моя мать умерла, когда я была совсем ребенком. Что меня вырастила бабушка и что после ее смерти, четыре года назад, у меня никого не осталось.
Но ведь это же Ленни. Ему было интересно знать, как именно умерла моя мама и как я это пережила. «Нужно сходить к ней на могилу», – сказал он. Ленни хотел знать, когда у нее день рождения, чтобы вовремя зажечь поминальную свечу.
Не могла же я признаться, что нет никакой могилы. Разве можно похоронить один лишь палец?
«Не хочу говорить об этом, – сказала я. – Мне так легче».
Он был теперь моей семьей, а большего мне и не надо.
А потом появился еще один человечек. Наш сын.
Арло родился через год после того, как мы сошлись. Тем вечером, когда у меня начались схватки, «Метсы»[44] играли против «Ред Сокс», так что Ленни ничего не оставалось, кроме как болеть за «Метсов». Но даже яростная игра «Метсов» в десятом иннинге, когда они сократили разрыв в два очка и выиграли чемпионат, не смогла оторвать Ленни от такого важного занятия как мои роды. И вот наконец через двадцать три часа на свет появился Арло. «Поверить не могу, – сказал Ленни, беря его на руки. – Мы сотворили ребенка».
И он все время повторял: Я – отец.
А я все время повторяла, что он лучший в мире отец и муж. Он приносил мне в постель кофе, заявлялся домой со всякими смешными, странными подарками – перьевой ручкой, носками с логотипом «Джайентс» или тиарой со стразами. По субботам он возил Арло на грудничковое плавание