нему видно, что не в столовке нашей кормится. Это мы тут голодаем. А они, буржуи сраные, наоборот, жиреют.
– Да тут ясен пень махинация.
– Хорошо, когда Петр Андреевич платит?—съязвил Пакрутин.
– Пацаны, да вы знали, что он сам из дворян?
– Буржуй!
Последние слова пришлись обухом по голове. Аврелий не смог возразить.
Кругом засверкали озверелые глазенки, и ему самому вовнутрь закрался холод. Мороз пробежался по костям и сковал их колючими путами, а потом неожиданно ослаб и растаял, сменившись горячими каплями обиды. Дышать стало нечем. Кабинет потускнел, и детские лица превратилист вдруг в немчиновские морды—тринадцать абсолютно одинаковых Хансов.
– Конец,—прошептал еле слышно Сашка.
Больше никто не сказал ни слова. Прозвенел колокольчик в коридоре, и мальчишки, пораскинув мозгами, решили не терять времени зря. Они собрались в коридоре и одарили напоследок Аврелия тринадцатью едкими взглядами, от которых у того на лбу выступил пот.
Ребята побежали вниз, а Аврелий остался в тишине.
Сердце все еще колотилось, как безумное. Ноги совсем ослабли.
– Дурдом,—невнятно выругался он.—Они совсем озверели.
***
Аврелий пришел к выводу, что отделался еще малой кровью.
Он не примирился с тем, что произошло, но понял одно—зреющее в сердцах пацанов недовольство должно было Дамокловым мечом нависнуть над Недокунево и в конечном счете выкурить из него вон всех обесправленных недомерков. Молодежь и здесь бежала впереди планеты всей. Дети еще не понимали, к чему может привести такая разрушительная сила, но энтузиазм их был неистощим, а это уже являлось мощной подпорой для действия, решительных мер и обвинений, пусть даже на первых порах не слишком осмысленных.
«Когда это они успели так оборзеть?—подумал Аврелий и сам же ответил на свой вопрос:—После того, как выдвинули ультиматум».
Аврелий решил, что обязательно нужно поговорить с коллегами; дознаться, столкнулись ли они с тем же или хотя бы почуяли неладное, а уже потом обратиться к Петро. Необходимо было что-то делать. И делать срочно.
Но Аврелий не мог даже встать с места. Подкашивались ноги.
Только через пять минут, он нашел в себе силы подняться. Сердце болезненно екнуло.
«А что если за всем этим безобразием стоит Ханс? Или башка уже у меня едет?»
Бледный, как спящий при свете луны, Аврелий вышел из класса в пустой коридор, по которому играючи носился ветерок с улицы. Снизу был слышен голос Романа Геннадьевича, учителя естествознания. Он был еще совсем желторотый и болезненный, жил где-то под Ашгатом в общежитии, а теперь оказался вынужден прозябать в Недокунево свои лучшие годы. Аврелий не думал, что этот совсем молоденький мальчик способен понимать хоть что-то, но по необходимости считал нужным спросить и у него.
Устроившись в учительской, Аврелий тупо уставился в стену. Мозговые шестеренки еле корежились. Это