откормиться хорошенько, чтоб жертвенный барашек вышел что надо. Тут уж что успел, то успел! А этими вашими магическими штучками я, Ваше Величество, голову не забивал.
– За мной, – отрезал Адлар и пустил коня в галоп.
Пожар полыхал неподалеку. Час-другой скачки – и дымная завеса защиплет глаза. Повезло. Обыкновенно Договор истончаться начинал на границах. Горели самые отдалённые деревни, а потом они же гнили в болезнях, если не успеть подготовить Дар прежде, чем земля изголодается. В том, что пожар вспыхнул недалеко от столицы, было что-то тревожное и скверное, но и управятся они за несколько часов.
Дарованный обогнал его спустя пару минут. Оглянулся, сверкнув улыбкой, и умчал вперёд, неизвестно как выжимая из породистого, но не лучшего жеребца скорость тысячи лютых ветров. Адлар выругался громко в воздух, пришпорил своего и ощутил, как ветер с яростным свистом хлещет в лицо и сдувает с него всё – воспоминания, ужас, смирение перед неизбежным. Злость, тысячу масок, всё невысказанное и гниющее, всё до последней капли.
Спереди доносился хохот, такой заливистый, словно смеялся не Дарованный – а сам Лихту, вечно пьяный, дурной, бездумный. Они миновали поле, засыпающее после жатвы, миновали жидкий пролесок из куцых деревьев – и там, где пролесок переходил в мост, белое с чёрным каменное чудовище, хребет которого показался над рекой, Дарованный рванул поводья влево и увёл коня к воде. Адлар зарычал и повторил. Пустое запястье горело огнём и зудело так, словно его искусала тысяча ос. Хохот смешался с рокотом ветра и оборвался – когда Дарованный пригнулся над крупом коня и полетел над обрывом там, где река сужалась до нескольких метров.
Адлар испытал два приземления – чужое, когда ликование вспыхнуло в груди и вырвалось смехом, руганью и слезами, и своё – когда удовлетворение кольнуло куда-то под сердце и вернулось мыслью: «Убью».
Знакомое движение, вскрик, падение – он видел, как летит на землю чужое тело, как скрючивается, хватаясь пальцами за увядшую траву, как хохот превращается в плач.
Адлар спешился, подошел, выпрямил ладонь. Наклонился, перевернул упрямого идиота на спину рывком, присел на одно колено. Нутро туго скрутило.
– Ты никогда, – прорычал, глядя в распахнутые, полные влаги и ярости глаза, – никогда не будешь делать ничего поперек моей воли.
– Да пошёл ты, – выкрикнули в ответ – хрипло, кое-как протолкнув следом смешок. – Пошёл ты, король. И воля твоя пошла. Я в твоём пожаре и сдохну, так что – пошёл-ты, мать твою.
Пощёчина могла выйти сильной, но не случилась – Адлар уронил туго затянутую в перчатку руку в траву, не коснувшись лица Дарованного. Ярость в чужом взгляде, раздражающем, слишком живом, сменилась удивлением, почти растерянностью.
– Придурок, – выплюнул Адлар и встал. Он и так позволил себе чересчур много. Кинуться в погоню, сорваться… Собственные действия вдруг предстали, словно насквозь просвеченные полуденным солнцем. Нелепые, недопустимые действия. Он не просто кинулся в погоню, он ещё и собственной рукой стащил мальчишку на землю, как тупую