и закрыл глаза.
В шальную ночь на Ивана Купала, потомок великого Рориха, князь Юрий Васильевич Милосельский, отдал Господу душу.
Глава 8. Ночь на Ивана Купала
Дело шло к полуночи. На опушке леса у небольшого костра стояла группа опричников. Перед молодыми бойцами держал речь старшина Иван Селиванов: молодой ещё мущина с аккуратной русой бородкой, лукавой физиономией, с лихо закрученными усами и с факелом в руке.
– Разбредайтеся и ныряйте в лес парами. Все окрестности надобно прочесать. К речке ходите, здесь они где-то балуют, недалече. Кто узрит окаянных – живо обратно. Да сами не заплутайте в чащобе, шлы́нды.
– А лучины хотя бы возьмём, Иван Лексеич? – задал вопрос боец Голенищин. – Темень стоит, как нам впотьмах по лесу бродить?
– Нельзя, парень. Не то окаянные вас резво приметят и скроются. Как в чащобу войдёте, на наш костёр оглядывайтесь – то примета вам. Вскоре я его разведу поболе. Да не пужайтесь, угла́ны, чего приуныли? Речка совсем недалече, коли в трезвом уме и памяти – не заплутаете. Туда – река, обратно – дорога, – размахался рукой начальник, – месяц на небесах вам в подмогу к тому же.
Полотно, где плыл шальной лес, который не спал…
В группе молодых воинов стоял Яков Данилович Лихой, как ладья свежеструганная без кормчего, с руками-вёслами. Он с любопытством покосился на тёмные заросли леса. Нет, это не лес. Это какая-то су́водь…
– После разведки все сюды возвертайтеся, – продолжал держать речь старшина Селиванов. – Должно кто обнаружит уже охальников и гуртом их вязать поспешим. Потом дружина стражников ещё подойдёт с монахами-братьями на подмогу нам. С Богом, государевы воины.
Опричники разбрелись змейкой вдоль извилистой лесной полосы. Многие бойцы перекрестились, почти все горестно вздохнули. Служивые разгребали руками колючие ветви и, согнувшись в две-три погибели, парочками вплывали в недобрую темноту, в иное пространство…
Яков Лихой топал сквозь чащобу с дружком Сенькой Коптилиным. Воложанский земляк явно страшился дремучих зарослей и без роздыха болтал, словно опасался того, что ежели он смолкнет – Яшка в момент растает в темени сизым дымком…
– Ветки проклятые, как они притомили, у-у-х ты, корявая, – звонко хрустнул сушняком в руке Коптилин. – Яша, слышь чего. Славный ныне обед давали, правда же? Давненько я столечко каши из сорочинского пшена не вкушал… да ещё мясцо-о-м сдобрили, да на коровьем масле. Вкуснотища была. Правда, Яков Данилыч?
– Правда, Сенька.
Ночной лес вогнал Якова в особенное состояние души: тут имелась и беспокойство, и ощущение чего-то торжественного… высокого, а в нутре заострённой рогатиной колол сердце какой-то проныра-забавник. Сенькина трескотня утомила. Разум тревожился: “Скоро придётся силой вязать крестьянских парней и девок, которые не сделали мне ничего дурного. Шалопуты потешаются в удовольствие, а я должон их ловить…”
Ревнители благочестия выбрались из чащи на маленькую полянку. Сенька Коптилин схватился вдруг за живот.
– Яшка, брюхо скрутило