готовился встретить тёзку в той самой горнице, где давеча он держал неприятный разговор с дочерью… Дверь отворилась и в помещение вошёл Романовский. Боярин с достоинством осенил себя три раза крестным знамением на красный угол, потом с почтением поклонился хозяину дома, приложив десницу к сердцу, и произнёс приветствие:
– Здоровья тебе желаю, Михайла Борисович.
– Здравствуй и ты, Михаил Фёдорович, – ответил встречным поклоном с приложением десницы к сердцу Сидякин.
Хозяин рукой пригласил гостя усаживаться на высокий резной стул у орехового стола, на котором стояли: два кубка, высокий кувшин доброго гишпанского вина, посуда с наливными яблоками перёнкового оттенка, три огнедышащих подсвечника. Романовский уселся на мебель, следом за гостем на другой резной стул присел и Сидякин. Романовский протяжно откашлялся в кулак – терпкий свечной запах дурманил голову после улицы.
Михаил Фёдорович – конюший. Считай, второй человек в стране. По чину, по должности, по знатности, по всяким заслугам. Внушал собою первый вельможа царского Собрания: боярин-утёс, могучая глыбина; голова квадратная, с овальным изгибом сверху, как кирпичная бойница в стене Детинца.
– Какие заботы в Аптекарском приказе, Михайла Борисович?
– Чума на пороге, лекари бегают, как пчёлами поужаленные. Ergo тревожно мне, Михаил Фёдорович.
Романовский в понимании покачал большой квадратной головой, покрытой чёрной шапкой-тафьёй, расписанной золотистыми нитями.
– А каково здравие Петра Галицына?
– Немец Ридле его охаживает – лучший лекарь в моём приказе, – Сидякин замолк в печали, а потом продолжил речь. – Только пустое всё, Михаил Фёдорович. Скоро представится, как испить дать…
– Государь Матвея Калганова назначил товарищем Галицына в Посольский приказ. Упустил ты зятька, Михайла…
– Твоя правда, боярин, – вздохнул Сидякин.
Первый вельможа Романовский с ухмылкой взглянул на парчовый кафтан-йокулу Сидякина.
– По душе тебе литовская одёжа, Михайла Борисович?
– Добротная, Михаил Фёдорович, – ответил хозяин дома.
В голове Сидякина побежали резвые мыслишки: “Не тяни ты кота за хвоста, Романовский. Сказывай дело живее. Я же чую: ты прибыл ко мне не по душу Галицына и аптекарским заботам…”
– Плесни винца, хозяин, – вздохнул старик Романовский, кивнув квадратной головой на кувшин.
Сидякин разливал гишпанское вино по кубкам и думал: “…так-так, любопытненько. Это действо мы уже проходили. За кого ты стараешься, Михаил Фёдорович? Твой то сынок Фёдор давно оженатый…”
Романовский сделал солидный глоток, поставил кубок обратно на стол, с удовольствием крякнул и протёр ладонью смоченные терпкой багряной жидкостью толстые губы.
– Славное винцо, приятность какая. Это гишпанское?
– Оно самое, Михаил Фёдорович.
– Давай к делу, хозяин. У тебя – девка невеста, у нас – мо́лодец. Замесим тесто, родитель любезный, ась? Авось и спечётся пирог?
Сидякин