побрёл назад: к сосне, где лежал его скарб…
“Навроде все – русские люди. А пропасть меж нами – агромадная. Что за незадача: рта не могу раскрыть, опасаюсь… А чего опасаюсь? Что поколотят, сбегут?”
Яков Данилович сидел на берегу, что Алёнушка, и с некой светлой печалью глядел на подрагивающие блики воды. Рядом с кромешником лежал на земле его скарб горочкой. Вдалеке виднелись всполохи костра. До ушей парня доносился негромкий гомон гуляющих. Яков узрел, как на берег, неподалёку от него, приземлился крупный чёрный ворон с яркими рудожёлтыми точками глаз. Каркун, перебирая лапками вдоль бережка, подобрался немного ближе к опричнику. “Диво, глазюки рудожёлтые, – подумал воин. – Ноне Ивана Купалы ночка – и не такое привидится…” Раздался озорной девичий выкрик. Яков уловил в нём знакомые звуки.
“Моя златоволосая забавляется?” – опричник развернул голову в сторону гуляющих. А когда Яков обернулся обратно к воде, то увидел, что рядом с ним сидит на земле, повторив один в один его положение, горбоносый инок в чёрном подряснике и с клобуком-ку́колем на голове. Дворянин вздрогнул от неожиданности.
– Брат, ты откеля тут? Гуляющих ловишь?
Чернец обернулся к Лихому. Глаза его сверкнули яркой вспышкой рудожёлтого огонька. Опричник совсем ошалел от такой картины.
– Не дрожи, Яков Данилович. Отвечай на вопрос: от живота… чего хочешь?
– Не пойму тебя, брат любезный.
И снова – яркая вспышка рудожёлтых огоньков из очей инока.
– Удачу за хвост ухватил – крепко держи. А напасть приключится – на свой шлях вороти ситуацию. И супружницу завсегда слушайся. Тому будет прок: кто не золото получит в приданое, а мудрую голову.
– Да кто ты таков? Зачем мне твои советы?
– Особая ночь ныне – торжество во имя Ивана Купалы. Праздник греховной плоти…
– Ты кто будешь, чернец? – повторил вопрос опричник.
Горбоносый монах помолчал малость времени.
– Ежели человечий сын в водицу заглянет: кого он узрит, ась? Как разумеешь, Яков Данилович?
– Мальки тут снуют. Навроде – пескарики.
– Сам ты малёк, – усмехнулся чернец, – карась воложанский.
Опричник насупился. “И этот про карася, курва востроносая…”
– Не забижайся, Яшка. Гордыня – грех смертный. Самоглумление – доблесть.
Вдалеке сызнова раздался затяжной выкрик со стороны гуляющих. Яков Лихой обернулся на вскрик, а когда поворотился обратно – рядом с ним никто не сидел. Странный монах с чёрным клобуком-куколем на голове растворился в тёплом липневом воздухе… Над поверхностью воды пролетела чайка. Птица оголосилась тревожными криками. Яков обернулся назад, к берегу спешила троица: двое монахов и опричник Семён Коптилин.
– Вот один из охальников! – зашипел высокий чернец.
Долговязый монах подскочил к Якову и цепко схватил его за ворот исподней рубахи. Сенька Коптилин остановился и радостно заговорил:
– Яшка, дру-у-же! Ты куда пропал? Ох и страху я натерпелся один в лесу пока до нашего костра не добрёл.
Потом Коптилин обратился к долговязому