глаза. Яша действительно крепко спал, слышалось его ровное дыхание. “Слава Иисусу Христу и всем святым!”
– Спаси тебя Бог, бабушка.
Даниле требовалось перекреститься, он возжелал поднять десницу для сего святого действия. Но некая неведомая сила будто удержала его от этого поступка.
– В этом доме не поминай его. Али не ведаешь… куда пришёл?
“Иконы нет… чародейство…” В голове Данилы раздался гул, словно кузнец застучал по наковальне молотом… “Бежать отсюда… к едреней бабушке. Вернее: прочь бежать от этой едреней бабуси”.
– Денежку давай, барин. Сказывал: серебром отблагодаришь.
Данила Лихой вынул из кармана малый мешочек, плотно набитый серебряными монетами.
– На стол клади, – приказала бабка.
Данила шагнул к столу и водрузил на него награду за труды. “Какого пса эта старая кочерга разговаривает со мной, природным дворянином, подобным макаром?” Чтобы унять закипающий внутри гнев, помещик Лихой подошел к оконцу и сквозь мутную пелену бычьего пузыря глянул на двор. Холопы выгуливали коней у полуразвалившегося забора.
– В родные пенаты пора возвертаться, – откашлявшись, произнес Данила.
– Чего духом пал, дворянин? Не пужайся моей избушки, касатик. Время позднее, ночуйте здесь. Утром уедете, как солнце взойдёт.
– Супружница тревожится, ждёт вестей. Поедем мы – так решил. Благодарность прими ещё раз, старушка, и бывай здорова.
Дворянин одолел гордыню и поклонился в пояс ведунье. “Пёс с ней, с колдуньей, чай, не сломлю хребет. Она мне сына спасла… и этим всё сказано”. Однако спасительница помещичьего сынка не оценила поклон от барина. Ведунья вдруг впала в раздражительность.
– Ночь на пороге… По дорогам разбойники шастают ныне. Али не слыхал про то?
– С холопами я. Отважные они ребятушки. Да и сам я – помещик Лихой Данила Мстиславич. Фамилие у меня такое, бабушка. Зело лихой корень!
– Сын твой – высо́ко взлетит. Воспарит над землёй гордой птицей Бяру́ндой. А ты пропадёшь, Данила-родитель, слышь мя? Сгинешь через лихую беспечность свою!
– Бывай, бабуся, – ухмыльнулся Данила и снова сотворил поклон в пояс бабке-ведунье.
“Лови ещё милость, квакушка трухлявая, не жалко мне кланяться!” Данила Лихой разогнул хребет и отчетливо усмотрел, что на ветвистых еленьих рогах сидит здоровенный чёрный ворон с яркими рудожёлтыми глазёнками. Дворянин сплюнул от плеча, забрал сынка, погрузил его в телегу, плотно укутал овчиной и навсегда покинул избушку…
Сумерки степенно заволакивали недобрые дебри да извилистый тракт, что стелился сквозь заросли презлющим змеем. По краям дороги цепочкой росли кустарники. После кустов шли канавки, а далее двойным массивом расплывался величественный Царь-Лес, Лес-Батюшка: приют диких животных, всякой нечисти да лихих человечков… Где-то в глубине зарослей послышался скрип ветки, потом с шумом вспорхнула птица. Рядом доносились тревожные уханья кукушки: у-у, у-у, у-у. Лето