добродушно рассмеялся в ответ. Затем Тимохин приложил ко рту пальцы и заливисто по-разбойничьи свистнул. Спустя пару мгновений двое ярыжек выволокли на задний двор заключённого: побитого пожилого мущину с серебряной серьгой в ухе и густой копной седых волосьев на башке и такой же седой бородой. Служивые подвели пленника к старшине и его гостям, подсекли узнику ноги и тот бухнулся коленями наземь.
– Знаешь, кто этот ворюга, Яша? – пророкотал громовым голосом дядька Кондратий.
Разбойник опустил седовласую башку вниз, пряча глаза в землю. Яков Данилович пристально глядел на кудлатого варнака и в его нутре колючим ежом шевельнулось недоброе предчувствие…
– Откуда мне знать, – пробормотал в ответ парень.
– Сам атаман… Ванька Дышло. Отца твоего убивец. Сколько годов хулиганил, а всё одно попался, окаём гадкий, – представил арестанта опричный дядька.
Яков Лихой вспыхнул лицом и схватил пятернёй рукоять сабли, что покоилась в ножнах на перевязи из добротной телячьей кожи – подарок дядьки Кондратия.
– Каков гостинец, Яков Данилович? – осклабился щедрый дядька. – Благодари старшину Тимохина. Этого подлеца ещё с седмицу назад должны были кончить. Упросил я: сберечь для тебя разбойничка.
Ванька приподнял кучерявую башку вверх и, покалывая опричника глумливым взором, прохрипел дерзость:
– А я подумал указ вышел от Государя: помиловать мою личность за немалые заслуги перед Отечеством.
Ярыга Тимохин в момент подлетел к арестанту и отвесил наглецу щедрый подзатыльник.
– Казни его, Яков Данилович, – приказал дядька.
Ярыжки в два счёта перевязали варнаку кисти рук, вывернув их за спину. Юный дворянин почуял тошноту в глотке…
– Руби ему башню, добрый молодец. Приказ у нас: башку вора на обозрение ставить, – уточнил способ казни ярыга Тимохин.
Яков Лихой, волнуясь и закипая праведным гневом, за два шага приблизился к убийце родителя. Потом он дрожащей рукой вынул саблю из ножен и занёс клин вверх… Кондратий Дроздов и троица государевых ярыг отступили на пару шагов назад.
– С потягом секи, – поучал дядька, – от уха руби, остриём по вые: борзо́, резво… на себя потяни удар! Да сбоку зайди… х-хобяка!
Дрожь в деснице Якова не унималась: сабля колыхалась, сотрясая острым клинком плотный вечерний воздух на дворе сыскного острога. По лбу и шее доброго молодца заструились липкие и противные капли пота. Время текло ручьём, сабля продолжала впустую рассекать воздух. Суровое лицо дядьки Кондратия сверкало молниями…
Да убей его, колупай. Брось валандаться. Убивай.
Кудлатый варнак прыснул усмешкой в седую бороду, глядя на лицо сопливого ка́та: влажное от пота и червлёное, словно рябиновый куст, примкнувший к изгороди.
– Видал я тебя тогдась… Малец совсем был. Спал в повозке сном сладким, – прохрипел вор с некой светлой печалью…
Яков опустил оружие. Парень тяжело дышал, как загнанный зверёк; буравил глазами землю, стыдясь встретиться взорами с дядькой…
– Экие