Опричный Двор, величественный Собор на Красивой площади, стражники и ярыги, скоморохи, торгаши, ремесленники, бабы срамные и честные, монахи, дьячки, юродивые…
В этот ядрёный и клокочущий чан с головой по шею окунулся юный дворянин захудалого помещичьего рода, сирота, голодный до знаний; жадный до новых чувств, впечатлений, а если доведётся, то и подвигов; честно́й воин святого монашеского Ордена государева – опричник Яков Данилович Лихой. Колосс воложанский.
Глава 3. Сидякины
Потомок Михайлы Сидякина – литовский князь Сутигид. Поругался как-то литвин с соплеменниками и ушел служить русскому кесарю. Со временем разбогатела знатная фамилия и прочно утвердилась корнем на российской земле.
Боярин Михайла Борисович имел две доченьки: Елену и Марфу, а трое сыновей умерли во младенчестве, каждый не дожил и до года. Как схоронили последнего ангела, так и супружница вскоре представилась. Злые языки заскрежетали: “Божие наказание явилось роду Сидякиных за мать Михайлы Варвару – колдунью и ворожею…”
Старшая Елена отдалась замуж за сына стрелецкого тысяцкого. А младшенькая Марфуша только наливалась ябло́невым анисовым соком, ещё пару-тройку годков оставалось ей гулять в девках, а потом тоже стоило сватов ожидать. Породниться с Сидякиным почли бы за честь многие благородные фамилии Российского Царства. К тому же Михайла не последним вельможей жил: десять лет прошло, как он крепко держал в руках Аптекарский приказ; то бишь: управлял лекарями, снадобьями, немцами-аптекарями, лечебными травами и прочей алхимией…
Имелись и такие разбояре кто косо смотрел на Сидякина. Дескать, Михайла был сам чернокнижник и берендей, как и мать его Варвара. Мол, не абы так Царь ему Аптекарский приказ отдал в руки, а за особые заслуги во врачевании. Причем за глаза сплетники судачили, а сами не брезговали сидякинских кудесников пользовать, особенно, когда нужда прихватит за жирную бочину.
А порой, ближе к полуночи, к дубовым воротам имения Михайлы Сидякина подкатывали боярские колымаги в сопровождении крепких и рослых парней-гайдуков, откуда суетливо выбирались боярыни-матери, пряча разрюмившиеся личности за платками. Следом за хозяйками из колымаг выползали няньки, неся на руках хныкающих деток…
В один расчудесный день престарелая Варвара Олеговна Сидякина позвала младшую внученьку Марфу в терем на разговор – дело к вечеру шло. Бабушка и внучка уселись за стол напротив друг друга. Варвара с грустной улыбкой глядела на Марфу. На столе горела единая свеча.
Голос у бабки особенный: спокойный, вкрадчивый, приглушённый. Когда говорила, как болотным туманом обволакивала… Лицо покрывает зелёная тина, разум скован, глаза слипаются. Дух затхлости и древесины пробрался в нос. Прародительница-землица, твердь сырая да зыбкая… Железные вериги сковали ноги. Постель влажная. Илею́, илею́…
– Экая ты удалась раскрасавица, огонь-девка, ягодка вишнёвая, – зашелестела губами бабка Варвара. – Сыскать бы тебе жениха, славного молодца, и живите семьёй счастливо.
Марфа