стороны в стороны, чтобы мешать лучникам хорошо прицелиться, бросился к нападавшим. Я вложил последние силы в бросок копья, не смог устоять и повалился вперед. Прекрасный арабский скакун встал на дыбы и спас своего господина от смерти, но от силы удара опрокинулся на спину, похоронив под своей тяжестью очередного нашего врага. Тут же острая боль прожгла мое бедро, видимо, стрела последнего врага нашла себе путь, в момент, когда моя кольчуга задралась при броске. Не в силах стоять, я рухнул на песок. Хьюго, закрываясь щитом и слегка пошатываясь, волок меч по земле в повисшей из-за раны правой руке. Шаг за шагом он медленно наступал на врага, выпускавшего в него одну стрелу за другой. Вдруг тамплиер заревел священные слова словно не человек, а дикий медведь, тяжело ступая на землю: Pater… noster… qui… es… in… caelis… sanctificetur… nomen… tuum… Adveniat… regnum… tuum. Первые лучи утреннего солнца выскочили из горизонта и легким багренным ореолом осветили могучего храмовника. Весь облик его, неустрашимость его, воля его, слились в непобедимого воина света, идущего на свою последнюю схватку со злом. Столь грозен был вид его, что одинокий наш противник дрогнул, выпустил последнюю стрелу и скрылся, оставляя за собой столб пыли. Хьюго остановился, взглянул на небо, вытер пот с лица и упал лицом в песок. Собравшись с силами, я подполз к нему, перевернул его, чтобы даже уже не услышать, а угадать последние слова. Et dimitte nobis debita nostra. На чужой земле, под звуки непонятной и враждебной природы, под пение неизвестных птиц, под трескотню и жужжание странных и загадочных насекомых, воин ордена храма, Хьюго де Немур, умер от ран и закончил свой крестовый поход. Мне же не оставалось ничего, как проститься с моими погибшими товарищами, перевязать кое-как свои раны и побрести в лагерь. Мой долг перед павшими толкал меня вперед и придавал мне сил. Нет, не ради собственного спасения, а для того, чтобы смерти всех участников этой вылазки не оказались напрасными, и соплеменники узнали правду о мужестве и стойкости отряда графа Роберта д’Артуа, младшего брата благочестивого короля Людовика Девятого.
Филипп замолчал, а король поднялся и произнес в общей тишине.
– Et dimitte nobis debita nostra. И прости нам долги наши. Да уж поистине, великие люди делают времена великими. Господа и дамы, я более не задерживаю вас. Пусть же ночь прогонит печаль из наших сердец, ведь завтра мы должны праздновать и веселиться на турнире. Спокойной ночи, а я хочу еще помолиться перед сном о памяти моих воинов.
Людовик взял под руку Маргариту и удалился. Оставшиеся проводили супругов почтительно склоненными головами.
Затем Филипп д’Аркур обратился ко мне, отчетливо проговаривая слова.
– Прошу простить меня, если я невольно расстроил вас своим рассказом. Повторюсь, я был мало знаком с вашим мужем, но знаю точно, что он был чрезмерно преданный долгу человек. Ведь вы настолько прекрасны, что покинуть вас после свадьбы я не сумел бы даже по прямому приказу короля.
Несмотря на его почтительный тон, я заметила нечто настораживающее в его взгляде. Он говорил, а сам пристально