знания… это путь к настоящему могуществу. Не к той детской игре в справедливость, которой я тешил себя.»
Он медленно кивнул. «А как же ваши… принципы?»
«Принципы?» – я позволил горечи проступить в голосе. «Знаете, в темноте многое видится иначе. Яснее. Время здесь… оно учит.»
В тишине было слышно, как капает вода где-то в темноте. Наконец он заговорил:
«Вы понимаете, что пути назад не будет?»
«Понимаю,» – я склонил голову. «Я готов учиться.»
Он поднялся. «Хорошо. Завтра вас переведут в другое место. Более… подобающее вашему новому статусу.»
Когда дверь закрылась, я остался сидеть в темноте, вслушиваясь в стук капель. Где-то в глубине подземелья пробежала крыса. В такие моменты особенно ясно понимаешь: иногда нужно познать тьму изнутри…
Глава пятая: Возвращение теней
Из записей городского хрониста:
«В старом доме на окраине города время словно застыло. Та же скрипучая лестница, те же заплатанные занавески, тот же сладковатый запах сушеных трав. И все та же худенькая женщина у окна – пальцы бессильно сложены на коленях, бледные губы чуть подрагивают в беззвучной молитве.»
Анна-Мария рассказывает:
«Она сидела у окна, когда я принесла еду и немного денег. Её руки – эти бедные, натруженные руки с узловатыми пальцами – все еще пытались что-то штопать, хотя глаза уже плохо видели при тусклом свете.
«Не нужно,» – сказала она, когда я положила кошелек на стол. «Томас вернется. Он всегда возвращается.»
В её голосе была такая уверенность, что у меня защемило сердце. Она рассказывала о нем – тихо, словно боясь спугнуть воспоминания. О том, как в десять лет он плакал, увидев синяки на её руках после стирки в проруби. Как копил каждую монетку, чтобы купить ей теплый платок. Как не спал ночами, ухаживая за ней во время болезни.
«Знаешь,» – она вдруг улыбнулась, и в этой улыбке, несмотря на бледность губ, было столько света, – «однажды, ему было тогда двенадцать, я вернулась с работы совсем без сил. Три дня почти не ела – все деньги ушли на его новые башмаки для школы. А он… он заметил, как я пошатнулась. И отдал мне свой хлеб. Весь. А сам сказал, что уже поел. Только потом я узнала, что он два дня голодал, чтобы я могла поесть…»
Её пальцы теребили старую шаль – ту самую, что Томас подарил ей на прошлое Рождество. «Он не мог уйти просто так. Не мой мальчик. Он знает… знает, как я боюсь темноты. Каждый вечер он зажигал для меня свечу, говорил – чтобы звезды не скучали, заглядывая в наше окно…»
В комнате повисла тишина, нарушаемая только скрипом половиц да тиканьем старых часов – еще отцовских, чудом уцелевших от распродажи за долги. Я смотрела на её профиль, четко вырисовывающийся на фоне окна – хрупкий, словно вырезанный из пожелтевшей бумаги. Сколько бессонных ночей провела она у этого окна, вглядываясь в темноту?
«Он придет,» – снова прошептала она, и её пальцы машинально разгладили несуществующую складку на шали. «Он обещал мне. А мой Томас никогда не нарушает обещаний…»