стоял, пока Томас снова не захлопнул дверь. Без «прощай», без «удачи». Только глухой замок и тишина. Такая, которая не охраняет – предупреждает.
Он остался в коридоре один.
Воспоминания шли волнами, в такие моменты он их не контролировал.
Мать говорила, что всё в порядке. Всегда. Особенно в те дни, когда глаза у неё блестели, а голос был ласковый до тошноты.
Он знал: если она улыбается – надо бежать. Или притвориться мебелью. Стать стулом. Стать воздухом. Всё, что не реагирует на боль.
Он тогда понял, что ложь – не когда тебе говорят неправду. Ложь – это когда тебе говорят: «Я тебя люблю», а в глазах сверкает отвращение.
– "Ты ведь мой хороший, правда, Эл?" – и он понимал, что сегодня снова будет больно.
Элиас тряхнул головой, прогоняя лишние мысли.
Если кто-то действительно шёл улицей и был похож на него…
Если он улыбался, зная, что его узнают…
Значит, это не случайность.
Значит, он больше не один в своей коже.
Он вернулся к лавке не сразу.
Сначала обошел пару улиц, купил в ларьке кофе в пластиковой чашке, которую не стал пить, и сделал вид, что просто прогуливается – как любой безработный, вежливый человек с отсутствием алиби.
Снова стоять перед оцеплением – бессмысленно.
Он знал их.
Филлипс не впустит из принципа. Моррис – из злобы. А женщина в рубашке… она бы не остановила. Она бы посмотрела так, будто он сам решит не заходить.
Он не любил, когда им везет.
Переулок за лавкой воняло тухлой водой и старым маслом. Контейнер с мусором стоял перекошенный – как будто его недавно двигали.
В стене, ближе к заднему входу, была вентиляционная шахта, чугунная решетка, давно не мытая. Он провёл пальцем – пыль, паутина, но ничего свежего.
Не тот путь.
Он поднял глаза.
Крыша.
Он на секунду замер. Глупо. Старый железный путь вверх. Все внутри кричало: «Останься внизу». Но в этом городе, если ты слушаешь голос разума – ты труп с хорошей репутацией.
Старая пожарная лестница уходила наверх, к обшарпанному балкону. Металл – ржавый, скользкий, но еще держался.
Есть два типа идиотов: те, кто лезет туда, где не был, и те, кто знает, что там ловушка – и всё равно лезет. Угадайте, в каком списке он был сегодня.
Он не был уверен, что найдёт там что-то.
Но был уверен в другом: если не залезет – будет хуже. Потому что тогда это значит, что он боится.
А бояться – значит отдать себя другому.
И он не был готов снова стать чьей-то тенью.
Он глотнул кофе. Поморщился.
Горько.
Бросил стакан в урну и начал подниматься.
Каждая ступень скрипела, но Элиас знал, где наступать.
Это было как музыка: если не хочешь, чтобы услышали – играй между нотами.
Каждое движение отзывалось тупой болью, как будто мышцы решили бастовать.
Он бы заорал, но не от боли – просто от бессилия. Даже на это не осталось сил.
Колено хрустнуло так, будто пыталось пожаловаться вышестоящему начальству."
В бедре щелкнуло. Возможно, это была отставка.
На крыше он прижался