отрезала Анна, как гильотиной. В её словах – не просто циничный прагматизм, а звериная жажда власти. Она готова пойти по трупам, лишь бы Ларвения восторжествовала над пеплом.
Её слова – как лезвие, перерезающее нить надежды. Как можно выиграть войну, которая тянется в бесконечность, пожирая жизни и ресурсы? Как сокрушить врага, который дышит ненавистью и готов умереть за свою правду?
“Я понимаю, Канцлер,” – ответил я, ощущая вкус пепла во рту. “Но победа не всегда измеряется количеством трупов и разрушенных городов. Иногда – это умение выйти из боя, не потеряв лица, и сохранить хоть что-то человеческое.”
Я замолчал, ожидая её гневной отповеди. “Я по-прежнему считаю, что демонстрация доброй воли – это шанс избежать большой крови. Мы можем предложить Вивалии подачку в виде гуманитарной помощи, а если они её отвергнут, то мы сможем с чистой совестью пустить в ход нашу армию. Это позволит нам предстать в образе жертвы, а не агрессора.”
Я выдержал паузу, изучая ее лицо, как гадалка – кофейную гущу, пытаясь увидеть в ее глазах будущее Ларвении. Готова ли она пойти на компромисс или окончательно завязла в трясине ненависти?
“Мертвым всё равно, подачки им кидают или пули,” – прошипела Анна, и в этот момент шторм за окном разразился с новой силой, словно вторя ее словам. Завывание ветра напоминало предсмертный крик, а капли дождя барабанили по стеклу, словно пальцы мертвецов, требующих отмщения. Холод, исходящий от неё, проникал в кости, парализуя волю.
Что-то сломалось безвозвратно. Почему? Какой призрак прошлого преследует её?
“Канцлер, смею поинтересоваться, почему вы столь категоричны в отношении гуманитарной помощи?” – спросил я, скрывая за учтивостью страх. “Разве не это – шанс остановить кровопролитие и открыть путь к диалогу?”
Я ждал её ответа, как приговоренный – удара топора. Но я уже понимал, что дело не в стратегии или политике. Какая-то личная трагедия превратила ее в ледяную статую. Какая-то тайна, похороненная глубоко в её душе, отравляет её разум.
“Генерал Иоганн фон Штайнберг требует не милостыню, а кровь. Он хочет превратить Вивалию в пепел, а нас – в героев. И ему плевать, что у нас кончаются солдаты и ресурсы,” – процедила Анна, и её слова прозвучали как похоронный звон. Теперь всё стало на свои места. Фон Штайнберг – палач, жаждущий новых жертв.
“Меч Ларвении”. Безумец, одержимый идеей мирового господства. Он готов отправить в могилу половину страны, лишь бы его имя вошло в историю. И, похоже, он сумел убедить Анну, что война до победного конца – единственный выход.
“Я понимаю, Канцлер,” – ответил я, ощущая, как ком подступает к горлу. “Но разве новая мясорубка не приведёт к тому, что мы захлебнемся в собственной крови? Разве это не путь к полному краху?”
Я выдержал паузу, пытаясь разглядеть за маской Канцлера живого человека. “Фон Штайнберг – опасный фанатик, одержимый жаждой власти. Он втянет нас в пучину безумия, если мы ему позволим. Нам нужны не героические победы, а тишина на границе.”
Я