type="note">[88], способным вызвать у слушателей дополнительный трепет.
Способность Робеспьера заводить и вдохновлять публику силой своего слова тем более поразительна, что он никоим образом не является прирожденным оратором. Он признается, что испытывает страх перед сценой, по крайней мере до того момента, как открывает рот[89]. У него тонкий голос с непрестижным провинциальным акцентом, зачастую звучащий слегка натужно. В огромном зале собраний все недостатки его голоса проявляются моментально. Он держится на трибуне скованно и даже неуклюже, и ему не хватает экспансивных жестов в стиле Дантона. У него также есть раздражающая некоторых (хотя и привлекающая к нему пристальное внимание) привычка говорить медленно и делать драматические паузы, время от времени поправляя очки с зелеными линзами, которые он нередко надевает. Его речи могут быть очень длинными, а тем, кто слышит их впервые, они кажутся еще длиннее.
Однако, возможно, главная ахиллесова пята Робеспьера-оратора – его чувствительность к насмешкам и юмору. Он известен своей тонкокожестью и тем, что всегда держится с таким подчеркнутым «достоинством», что, кажется, вот-вот лопнет. Еще во времена Учредительного собрания его оппоненты из числа аристократов изводили Робеспьера тем, что писали и произносили его имя как Робер-пьер[90], утверждая (абсолютно ложно), будто бы он имеет родственную связь с печально известным Робером Дамьеном, намеревавшимся убить Людовика XV в 1757 году. С другой стороны, несколькими неделями ранее член КОБ Марк-Гийом-Алексис Вадье поддел Робеспьера из-за его романа с малоизвестной и не внушающей доверия пророчицей по имени Катрин Тео[91], которая, как утверждал Вадье, называла себя «Матерью Божией» и считала Робеспьера Мессией, что вызвало настоящий вал плохо скрываемых насмешек в его адрес на заседании Собрания, где в последнее время царила довольно мрачная атмосфера. Робеспьер лично запретил передавать дело Тео в Революционный трибунал, что, по мнению людей, означает либо то, что ему есть что скрывать, либо – простое нежелание и дальше оставаться мишенью для насмешек.
Несмотря на наличие уязвимых мест такого рода, Робеспьер, благодаря своей риторике, так или иначе умел подчинять себе аудиторию. Он особенно хорошо разбирается в парламентских процедурах и знает, как привлечь внимание, вмешиваясь в дебаты и используя вопросы процедурного характера. Если одна из его апелляций оказывается отвергнутой, он может довольно жестко парировать, ссылаясь на самые возвышенные принципы и собственное эмоциональное замешательство: раз уж ему бросают вызов в столь резкой форме, значит, его вынуждают прибегнуть к самым крайним средствам. Хорошо известен случай, когда ему удалось захватить трибуну, всего лишь крикнув: «Дайте мне говорить – или убейте меня»[92]. С другой стороны, уже взойдя на трибуну, он являет себя непревзойденным мастером