как униженного короля вернули в столицу из Варенна, где его и его семью удалось перехватить, среди членов Якобинского клуба возникла идея поддержки республиканизма, однако среди ее сторонников не оказалось действующих депутатов. Все последние, за исключением Робеспьера и горстки других, покинули клуб, создав новый (хотя и недолго просуществовавший) «клуб фельянов».
В Собрании фельяны реализовали политику поддержки заблудшего монарха, в надежде заставить его таким образом узаконить новую конституцию. В этой деликатной ситуации парижская Национальная гвардия (далее – НГ) под командованием Лафайета жестоко подавила выступление горожан, требовавших свержения короля и 17 июля 1791 года устроивших демонстрацию на Марсовом поле на юго-западном конце города. За этим последовала кампания травли популярных радикалов и республиканцев по всему городу. До сих пор Робеспьер жил на улице Сентонж на восточной окраине Марэ. Но тревожная атмосфера, воцарившаяся после событий на Марсовом поле, больше не позволяет ему чувствовать себя в безопасности на старом месте, и поэтому к нему на помощь пришел Дюпле, предложив жилье, которое могло обеспечить лучшую защиту[65]. В доме 366 на улице Сент-Оноре находится столярная мастерская Дюпле, а также его жилище, а уличные ворота выходят во двор, где его мускулистые плотники-подмастерья и рабочие-поденщики помогают хозяину в его ремесле.
После учреждения, в сентябре 1791 года, Законодательного собрания[66], ознаменовавшего конец его пребывания в должности депутата, Робеспьер решил не возвращаться в Аррас, а остаться в Париже и далее развивать свою роль защитника народного суверенитета, отчасти посредством журналистики, отчасти – благодаря своему сохраняющемуся влиянию в Якобинском клубе. В этот период он установил длительные и прочные связи с зарождающимся санкюлотским движением уличных радикалов, особенно в дни, предшествовавшие событиям 10 августа 1792 года, в результате которых был свергнут король. Присоединившись к мятежной Коммуне Парижа, созданной в момент перехода к республике, он играл активную роль в радикализации столицы и избрании ее депутатов (в том числе и себя) в новое собрание – Конвент.
К этому времени война с Европой начала вносить коррективы в суть революции. Первоначально Робеспьер дистанцировался от призывов к войне, которые начали звучать в Законодательном собрании в конце 1791 и начале 1792 года из уст неформальной группы депутатов, известных как жирондисты или бриссотинцы[67] (некоторые из них были родом из департамента Жиронда и его центра – города Бордо, а депутат и журналист Жак-Пьер Бриссо, бывший друг и союзник Робеспьера, был их самым видным лидером). Тем не менее, хотя Робеспьер, естественно, поддержал патриотическое дело после того, как в апреле 1792 года была объявлена война австрийцам, антагонизм жирондистов по отношению к нему и его товарищам-монтаньярам неуклонно возрастал, поскольку