году под Пятком… Надо было только того захотеть и отдать приказ.
Но почему он того не захотел?.. Значит, какие-то планы свои имел в этой смуте? Скорее всего. И планы те, насколько мог судить по известным ему фактам пан Ежи-Юрась, касались церковного устроения. Даже не устроения, а преодоления смуты духовной, которую затеяли честолюбивые епископы Луцкий Кирилл и Владимирский Ипатий с молчаливого согласия киевского митрополита Михаила. Вероятно, козацкий мятеж старый князь хотел повернуть против епископов этих и оказать давление военной угрозой на короля Сигизмунда, чтобы тот хотя бы ослабил покровительство и споспешествование епископам-перекинчикам. Но напрямую сделать того он не мог – ну а как еще? Ведь князь Острожский испокон веку пребывает в высоком державном чине и делании – воевода киевский и волынский, и прочая, прочая… А тут можно было, воспользовавшись наливайковским мятежом, его же руками обделать тайные делишки свои, достичь целей, что касались схизматической церкви и вообще устроения жизни посполитых, исповедывающих православие, патроном и покровителем которых его не без основания считали, – и без ущерба для репутации у короля и можновладных панов Польши.
Но эти высокие замыслы мало касались старосты Струся. Можно сказать, совсем не волновали его. Он знал и ведал ныне одно: гибнут люди, разорены крепкие экономии и фольварки, потерян и отдан на поталу вольной разбойной стихии его город Брацлав, он сам чуть не лишился жизни при том… Кроме того, измена, предательство, подлость восстали в прежде мирных душах как посполитых, так и брацлавских мещан. И это уже не пронять увещеваниями словесными, но придется выжигать каленым железом: казнями и расправами. А это тоже – и люди, и смерти, и память, и озлобление тех, кто остался в живых. Поэтому резоны старого князя Василия-Константина Острожского, – если и были они, – мало касались пана Ежи-Юрася. Так и вышло вовсе не по-старостиному: дозорцы и соглядатаи передавали, что якобы козаки собираются из Бара идти в новый поход в Волощину, оттого и сошлись в Баре. И действительно, Лобода и Наливайко засели в замке города и там совещались о чем-то, дозорцам неведомом, а самый город окружили своим войском и не позволяли никому ни войти, ни выйти из него без ведома козаков. Напрягало старосту и то, что в Баре при Лободе пребывал и некто Станислав Хлопицкий, посланец австрийского императора, а с ним еще какой-то подозрительный иностранец Лясота по имени, – пан Ежи-Юрась понимал, что затевается некое крупное дело, – но Брацлав… Брацлав так и оставался не отомщенным… И это больше всего не давало ему покоя. Впрочем, о каком покое можно было старосте мыслить, если он все потерял?.. Возмездие – только это могло его успокоить.
В начале же следующего несчастливого 1595 года, уже на улицах Винницы, он снова увидел примелькавшиеся еще в Брацлаве козацкие рожи: козаки спокойно просидели в Баре, разграбив окрестности подчистую; в Волощину так никто и не двинулся, а вольница опять разделилась: часть вернулась