из машины еще до того, как они успели остановиться.
– Даченька моя! – заорал он, бросаясь к заросшей калитке. Девушка даже побоялась, что Распутин сейчас зацепится где-нибудь галстуком. – Усы из плюща торчат! Трава по кадык!
– Артем, у тебя температура, – осторожно напомнила Ксюша, выбираясь на улицу.
– Да и ладно. – Распутин вломился на участок, едва не выбив калитку. За ним стрелой пролетела Картошка, явно разделявшая хозяйский восторг. – Пахнет-то как! Вы вдохните!
Артем остановился прямо перед домом, развернув мощные плечи. А потом вскинул голову, блаженно прикрывая глаза. Вот он, человек, вернувшийся в свою стихию. Ксюша не смогла сдержать смех глядя, на то, как с каждым вдохом Распутин наполнялся любовью к своей ожившей таежной мечте. А свободолюбивый Картофель, сверкая белоснежной шубкой, с азартом метнулась в траву, откуда тут же взлетело крохотное облако мошкары.
– Кирилл, заглуши, пожалуйста, машину! – крикнула Ксюша через плечо. – А то пока воняет только твоим выхлопом!
Девушка огляделась, шагая к багажнику. Взгляд замер на дачном домике, и Ксюша непроизвольно улыбнулась. Какой же все-таки родной и прекрасной была пристань их лета…
До Приозерного она и представить не могла, что дачная жизнь способна столь насыщенно заполнять каждый день. Там, где городская суета забирала силы, здесь, казалось, их наоборот возвращали в избытке. Будто сам воздух был наполнен не кислородом, а переплетениями историй и обрывками воспоминаний. Здесь не нужно никому ничего доказывать, не нужно стараться быть лучше, чем ты есть. Зато можно разрешить себе быть счастливым.
Просыпались они, когда хотелось. Иногда ближе к восьми утра – если предыдущий вечер был ленивым и мирным. А временами – ближе к полудню. Особенно если до рассвета слушали песни на старой магнитоле, под которые Артем громко доказывал, что настоящая музыка закончилась с падением СССР. Элла порой заглядывала к ним на такие вечера и никак не возражала против его музыкальных предпочтений – она их полностью разделяла.
– У нас демократия или как?! – однажды возмутился Кирилл, устав от потрескивания шлягеров в кассетнике.
– Естественно, – подтвердил Артем, развалившись возле магнитолы на кровати. – Пока не проснусь. Потом заканчивается.
– Прекрасно, – пробурчал брат, натягивая наушники и возвращаясь к ноутбуку. – Но ваше советское наследие мешает мне работать.
– Элла, долбани его там чем-нибудь, – пробормотал Распутин, широко зевнув.
– Сам встань и долбани.
А еще были завтраки на летней кухне, куда врывался легкий летний ветер, играя с занавесками. Хозяйственный фронт на себе держал Кирилл, мешая гречневую кашу, которую считал полезным завтраком. Спорить с ним было бессмысленно. Во-первых, на голодный желудок не рассуждают. Во-вторых, готовил он объективно лучше всех. Однажды Артем объявил, что кормить людей гречкой с утра – акт кулинарной агрессии. Но бутербродов ему все равно не светило: правило Кирилла было железным, как и его сковородка: «Пока не съешь – из-за стола не встанешь». При всей своей внешней