одиноко.
– Нет, – возразил он, спокойно нарезая овощи. – Это просто порядок.
Он замолчал, но, кажется, заметив мою напряжённость, добавил, чуть мягче:
– Были времена, когда я слишком много работал. Иногда сутками. Тогда я просил помочь…
Он задумался, будто вспоминая.
– Жену? – вырвалось у меня. И я тут же прикусила губу. Какой кошмар. Зачем я это сказала?
Он медленно поднял глаза.
– Знакомую, – уточнил он после паузы. – Она иногда приходила, чтобы приготовить что-то или убрать в доме, пока я был занят. Но большую часть времени – сам.
Я кивнула, чувствуя, как сердце глухо стучит где-то в горле. Я такая дура. Нужно прекратить такое спрашивать.
Мы молчали ещё какое-то время. Дом наполнила тишина – на этот раз уютная. Запах трав, свежий хлеб, лёгкий стук ножа по деревянной доске. Я почувствовала, как пальцы непроизвольно расслабились, и улыбнулась.
Вечером, когда закат окрасил окна тёплым светом, я снова села у стола, разложив акварели и листы. На душе было спокойно, будто весь день – это длинное, глубокое дыхание. Лёгкое.
Он молча пододвинул мне чашку с остывающим чаем, потом сел чуть поодаль у стены, облокотившись спиной и закинув руку на согнутое колено. Как обычно. Он мог долго сидеть так, молча наблюдая.
– Давно рисуешь? – вдруг спросил он. Голос его был ровный, низкий, и почему-то звучал так, будто он спрашивает о чём-то важном.
Я улыбнулась уголками губ.
– С детства, – ответила, обмакивая кисть в воду. – Когда… когда не могла говорить о том, что происходило, я рисовала.
Он кивнул, задумчиво. Словно в этом нашёл какой-то ответ, который его интересовал.
– И что ты тогда рисовала? – уточнил он.
– Всё, – тихо призналась я, проводя линию по бумаге. – Людей. Дома. Иногда… мир, которого больше нет.
Я услышала, как он выдохнул. Почти неслышно, почти как дыхание. Но оно было.
– Ты хороший наблюдатель, – сказал он после паузы. – Поэтому у тебя получается. Ты замечаешь детали, которых другие даже не видят.
Мне стало тепло. Совсем по-другому. Не из-за его слов. А из-за того, как он это сказал.
Я промолчала. Просто продолжила водить кистью, размывая линии, позволяя им стекать, сливаясь друг с другом, как и наши тихие вечера – спокойные, чистые.
Так мы и сидели. Он – молча, почти недвижимо, склонившись над своими записями. Я – рисуя, медленно и вдумчиво, как будто у меня впереди целая вечность. Иногда он поднимал глаза, я чувствовала на себе его взгляд, но это не мешало. Наоборот, успокаивало.
А потом я поймала себя на мысли, что… это счастье. Вот так просто. Спокойствие. Рядом кто-то, кто не требует ничего, не вторгается, но присутствует. Кто не боится этой тишины, как и я.
В доме пахло свежим чаем и чем-то травяным – он заваривал что-то из местных сборов, и аромат наполнял пространство, смешиваясь с древесной ноткой костра, что потрескивал в камине. Было тепло.
– Уже поздно, – сказал он, когда я отложила кисть. Голос всё такой же ровный, но мягкий.
Я