каштановые волосы были расчесаны на прямой пробор и рассыпались по худеньким плечикам. Впервые, хотя бы на миг, ее ускользавший взгляд встретился с его настороженными глазами, и он вдруг увидел ее в упор, так, что лицо врезалось в память и наконец, запомнилось.
– Не скучно? – спросил, переступая порог.
Она поднялась с нар, непринужденно подалась навстречу, так, что у него промелькнуло желание обнять ее. Он скинул потрепанную куртку, вывалил из рюкзака десяток ощипанных и выстывших куропаток, сел ближе к печке.
– Завари-ка чай покрепче, – попросил непринужденно.
Вскоре стемнело, высыпали звезды. Алик, приодевшись в чистую рубаху, умытый, бросил на плиту зеленую ветку можжевельника, изба стала наполняться терпким ароматом. Анна потыкала ножом тушки, уложенные на сковороде одна к одной.
– Еще семи нет, – вдруг всхлипнула с тоской. – Второй год в горах и все не привыкну к этим долгим вечерам. – Села рядом с Аликом, не настолько близко, чтобы коснуться его локтя, безнадежно и потерянно опустила плечики, зажав коленями ладошки.
Тронутый нахлынувшим сочувствием к этой странной женщине, Алик осторожно обнял ее, и она покорно положила голову ему на плечо…
– Так зыбко все, ненадежно! – опять всхлипнула. – Не по-настоящему как-то. – Закрывая глаза, подставляла Алику шею, солоноватые щеки и прятала губы.
Куропатки стали подгорать. Она легко высвободилась из его рук, он ее не удерживал, убрала сковороду, сняла свитер, оставшись в красной мужской рубашке, легла на чистый белый вкладыш лицом вниз.
– Расскажи о себе, – попросила все с теми же слезами в голосе.
«Я родился в Сибири в семье рыбака…» – дурашливо запел было Алик и осекся, взглянув на ее беззащитную спину. Сказал серьезно: – По мелочам-то я все уже рассказал, а по жизни: первые пятнадцать лет – детдом, потом два года – ремеслуха, после сразу армия. После дембеля, с двадцати, так вот и живу. Пару раз, сдуру, заносило в города, но ненадолго: года не выдерживал. Что еще? В детдом попал вроде из Уйгурского района, по паспорту – черте что. До шестнадцати лет фамилию как только ни писали, после в паспорт внесли – хорош, думаю: пусть такой остается. На морду – то ли хреноватый русский, то ли мешаный уйгур, точно не казах, не киргиз, не турок. Кто, сам не знаю… Наверное – сын леса, как Лешка говорит…
– Ты был женат? – пробубнила она, уткнувшись лицом в спальный мешок.
– Много раз! – Об этом Алик мог рассказывать долго, с юмором и, ухмыльнувшись, собрался начать повесть о своих любовных похождениях, но Анна уже все поняла, перевернулась на бок, хлюпнула носом:
– Давай заработаем денег и уедем… Куда-нибудь далеко-далеко, на Камчатку, на Чукотку, лишь бы подальше отсюда.
– Зачем? – Он удивленно пожал плечами. – Хочешь, я построю большой дом… Ты родишь пять сыновей и пять дочерей, похожих на тебя. – Заметив, как дрогнули ее губы в печальной насмешке, добавил: – А что? Чтобы жить в лесу, много денег не надо. Я их всегда заработаю, если не пить. Было бы для чего.
Она грустно улыбнулась,