я теперь был знаком, но который не мог расслышать из-за шума толпы. Некоторые люди тянулись, чтобы дотронуться до ее руки или пощупать ткань платья, которое облегало ее так плотно, что не позвало ухватиться за него. Некоторые разглядывали ее тело, как это мог бы делать врач во время осмотра, и удивлялись тому, что она такая миниатюрная, а вовсе не такая крупная, какой благодаря ракурсу камеры выглядела на большом экране. Им хотелось, чтобы она была такой же, как в кино, и, похоже, некоторых разочаровывало то, что они видели перед собой просто человека. Но это было уже больше того, что она могла для них сделать. Здесь – не перед камерой – все, что она могла дать им, были ее личность и манера держаться. И эти вещи заставляли ее казаться неуязвимой, потому что в их сознании «она видела и делала все», о чем они читали в желтой прессе. Люди действительно верили в то, что она делает такие вещи, о которых они могли только мечтать, и которые были запретны для них, потому что они сами были или слишком трусливы, или слишком высокоморальны. И вот здесь она была живым свидетельством того, что все можно делать и продолжать жить, чтобы об этом рассказывать, и что можно вести жизнь, полную дебошей и даже измен, и при этом сверкать, как сверкает полированная фигурка на капоте автомобиля, проехавшего по долгой пыльной дороге.
Она отошла от толпы и вернулась ко мне, когда невысокой человек в красной униформе у дверей спустился к нам по ступеням и, подав знак руками, пригласил пройти вовнутрь. Когда мы подошли к дверям, Мэл оглянулась, чтобы указать мне на красивую машину, которая только что подъехала к тротуару. Из нее вышли знаменитый актер с женой, и толпа тут же переместилась к ним.
– Посмотри, Джордж, – сказала Мэл, – они уже забыли обо мне. Нужно брать все возможное от тех моментов, когда они вокруг тебя, потому что в мгновение ока можно потерять все.
В ресторане нас хотели посадить за обычный столик Мэл у фонтана, но она настояла на месте в менее заметной части зала, помахав рукой метрдотелю Раулю и сказав:
– Нет, найдите мне что-нибудь другое.
Тот кивнул и проводил нас вглубь помещения, где узкая красная штора частично закрывала наш столик. Romano’s представлял собой стилизованное под итальянский трактир заведение с выложенными кирпичом стенами, известное обедами в семейном стиле и знаменитыми посетителями. Если вы не относились к числу персон из списка «А», заполучить здесь столик было весьма проблематично. Но изредка такое случалось, и посетители ожидали снаружи, иногда весь вечер, чтобы поглазеть на звезд и, может быть, попасть внутрь.
Не успели мы устроиться за своим столиком, как к нам подошла пожилая пара, и дама спросила:
– Извините, пожалуйста, вы Имельда Лондон?
– Извините за то, что порчу вам вечер, но это я, – ответила Мэл.
Супруги улыбнулись друг другу, и дама протянула небольшой листочек бумаги. Не успела она сделать это, как подошел наш официант Реми, с откупоренной бутылкой белого вина и начал их оттеснять. Но Мэл протянула руку, взяла