в больничной палате настолько похожи один на другой, что иногда я не уверена, действительно ли вчера было вчера и правда ли, что у каждого дня имеется свое завтра. Время не то, чтобы остановилось для меня, но перестало что-либо значить. Оказалось, что это вполне приемлемо – жить вне времени. Иногда, правда, я, так или иначе, выхватываю вдруг из чужого разговора какую-нибудь дату, и даже обдумываю ее некоторое время, но полного понимания, ощущения себя в жизни, как в последовательном процессе, все-таки не наступает.
Наверное, это оттого, что мне нечего ждать. Сколько я себя помню, всегда чего—нибудь жду. Каникулы, день рождения, окончание школы, поездка в пионерский лагерь, конец недели, стипендия. Жду привычно, зачастую совсем об этом не задумываясь. Просто ставишь себе в мозгу некий флажок, и приближаешься к нему.
Теперь мне никак не удается разобраться, чего же мне ждать. Выздоровления? Но то, что за ним последует, представляется настолько смутным и безвыходным, что я не только не жду его, наоборот, я его боюсь.
Тупик, в который я себя загнала, заставляет меня благодарить эту больницу за паузу, передышку, которая, похоже, очень нужна была мне в последнее время.
Каждое утро дежурная медсестра входит в палату со стаканчиком с градусниками, которые рассовывает моим сонным еще соседкам. Меня будят немного раньше уколом.
Завтрак мне приносят в палату, как, впрочем, и обед, и ужин. Каждое утро Анна Романовна заботливо ставит на тумбочку возле моей кровати тарелку с кашей и стакан чая. После этого, полуоглянувшись на дверь, торопливым движением достает из кармана яблоко или мандарин. Иногда – конфеты.
Ежедневно Эдуард Борисович обходит своих больных, в нашей палате ему «принадлежу» я и еще две женщины. В неизменно веселом расположении духа, он всякий раз весело и грубовато отрывает пластыри с моего живота, осматривает швы, и каждый раз заключает, как же быстро на мне все заживает.
После на перевязку приходит миловидная медсестра Лена из процедурного кабинета. Она усаживается возле кровати, стреляет своими смешливыми глазами, и выуживает большим блестящим пинцетом из принесенного эмалированного лотка чистые салфетки и пластыри. Руки Лены всегда в перчатках, а из—под белого медицинского колпачка всегда одинаково выбивается веселая рыжая прядка завитых волос.
– Ну, вот что, барышня, – сообщает мне сегодня доктор, – я тут что подумал: хватит уже тебе лежать, как Илье Муромцу! Пора вставать, знаешь ли! Сегодня как раз Анна Романовна дежурит, вот с ней и попробуете пройтись. Далеко не убегай, рано пока, – и, наклонившись к самому моему уху, заговорщицки прибавляет, – И к окнам не подходи!
Определить, рада ли я тому, что смогу, наконец, встать, не получается.
После обеда, во время «тихого часа», Анна Романовна помогает мне сначала сесть в кровати, а затем и встать на ноги.
Голова кружится, в гипс на правой руке, кажется, вмонтировали двухпудовую гирю. Соседки, которые уже давно оставили попытки