домой, сдала охнувшей маме, сама же вернулась домой, и, без раздумий, залезла на буфет в кухне. Вечером, крепко спящую на буфете, меня обнаружил отец. Зачем я залезла туда, и почему мне вздумалось заснуть именно там, внятно ответить не удалось. Однако проспала я не менее пяти часов.
Вот и сейчас, в больнице, я сплю без удержу и без возможности остановиться.
Ближе к зиме в общежитие поселили целую партию новеньких, студентов так называемого «рабочего» факультета. Комендантше Алле Валерьевне пришлось подавить настоящий бунт, который устроили наши старожилы, не желая пускать в свои крепкие, обжитые годами коллективы, рабфаковцев. Однако, мятежников нейтрализовали, напугав жалобами в деканат и последующим отчислением.
Откуда взялось такое название, и насколько оно верно, было мне неизвестно, но в общежитие их так и называли – рабфаковцы. Рабфаковцы оказались шумной, веселой и какой-толихой ватагой, не похожей на однообразных, вечно сонных обитателей этажей.
И началась в общежитии новая, «вечерняя» жизнь, которую я с упоением наблюдала и слушала, не смея пока к ней приблизиться.
Я слегка завидовала этим бесшабашным ребятам, ведь именно такой и представлялась мне раньше моя студенческая жизнь.
Устраиваясь по вечерам прямо на лестнице нашего четвертого этажа, рабфаковцы пели под гитару, смеялись, пили вино и порой засиживались до самого утра.
Иногда с первого этажа поднималась поворчать заспанная вахтерша Ирина Тихоновна, угрожала пожаловаться в деканат, что неизменно вызывало шквал шуток и взрывы хохота. Рабфаковский деканат, был, по-видимому, намного лояльнее к своим студентам.
Иногда из глубины коридора воинственно появлялась злобная и всегда недовольная пятикурсница Галя Шарова, староста этажа, и секретарь комсомольской организации факультета. С Галей шутить не осмеливались, нехотя расползались по комнатам.
Но чаще всего вечерняя жизнь на лестнице протекала своим обычным, веселым темпом и мне оставалось только прислушиваться к такой заманчивой, настоящей, легкой и радостной жизни.
В один из вечеров с лестницы, где привычно расположились рабфаковцы, донеслось пение. Пение, безусловно, слышалось и раньше, но вот такое – впервые.
Девушка пела чистым, высоким и каким-то вовсе неземным голосом, который, казалось, вплыл на этажи нашего грязного, обшарпанного общежития по ошибке, и вот-вот упорхнет туда, где ему и место – в другие миры, другие цивилизации.
Я даже не заметила, как оказалась на ступеньках лестницы, времени набираться смелости попросту не было, так боялась пропустить хотя бы пару нот этой волшебной музыки.
– «Полупустой вагон метро, длинный тоннель. Меня везет ночной экспресс в старый отель…», – обладательница чарующего голоса оказалась черноволосой красавицей Ольгой, которую я ежедневно встречала в коридоре и на общей кухне. Похожая на испанку, с белозубой улыбкой и блестящими черными волосами, была