не найдется человека, который смог бы полюбить такое чудовище.
Она заговорила на своем наречии, и от белиберды, срывавшейся с ее губ, Александр буквально осатанел. Бешенство овладела им, и прежде, чем проклятие могло вступить в силу, – а он не горел желанием проверять, вступит оно в силу, или нет! – он схватил женщину и вогнал клыки глубоко в ее шею.
– Моей кровью в тебе ты проклят… проклят… – прохрипела та и затихла.
Аверонский отпустил безвольное тело, вытер губы. Несколько глотков он сделать успел, пока до него не дошел смысл сказанного. Нет, он ни на секунду не поверил в глупое пророчество, но кровь оказалась горькой на вкус. Такую нельзя пить, если не хочешь отравиться.
Аверонский посмотрел на распростертое у его ног тело, на черную лужицу, расползающуюся под головой. Повернулся и пошел прочь, не оглядываясь.
Она сама выбрала свою судьбу, безумная.
***
Александр проснулся от голода. Покрутился на постели, натянув до подбородка одеяло, пытаясь найти позу, в которой сильные, почти болевые спазмы в животе могли бы притупиться. Потер друг о дружку голые ступни. Проклятье, как холодно…
И проснулся окончательно.
Холодно? Ему – холодно?!
Распахнув слипающиеся от тяжелой, мучительной усталости глаза, он резко выпрямился. И застонал. Боль отдалась в затылке и в висках размеренным тиканьем. Разбитое, продрогшее тело превратилось в сплошной комок пульсирующих болью нервов, голова как чугунная, сама против воли склонилась к подушке, и он, опершись на руку, закрыл глаза. Мир тут же покачнулся и встал на дыбы. Вдобавок ко всему, затошнило. Аверонскому в его далекой смертной жизни доводилось испытывать похмелье, и теперешнее состояние больше всего напоминало именно похмелье – самое гнусное из тех, какое он вообще мог вообразить.
И тогда он вспомнил. Вспомнил все произошедшее ночью: босую цыганку в грязных обносках, ее невразумительное бормотание, полыхнувшую в груди ярость, горький привкус крови на губах и предсмертный хрип.
Невероятно.
Сдерживая рвущиеся наружу стоны, Александр включил торшер и сполз с кровати. Боже! Пусть это окажется отравлением! Он был готов проваляться хоть сутки, хоть двое. Подождут итальянцы, подождет неразбериха с Альпинами – пусть хоть весь мир рухнет и придется восстанавливать его из руин и пепла по крупицам! Пусть! Только бы не оправдалось худшее – и сумасшедшее! – подозрение.
Держась за стену и избегая резких движений, Аверонский отодвинул дверцу встроенного в стену платяного шкафа. Та послушно отъехала, за ней открылся длинный ряд вешалок с костюмами. Аверонский развел их руками. Ничего. Голая стенка со следами креплений. Проклятье! Он же сам приказал снять с нее зеркало! Шумно выдохнув, он обвел спальню тяжелым взглядом. Нет, в его доме не было зеркал: ни одного, даже самого маленького зеркальца, даже на бритвенном станке (как, впрочем, и самого станка), даже на шариковой ручке, даже на телевизоре, музыкальном центре… Взгляд скользнул по необъятной стереосистеме, жадно потянулся дальше. И вернулся,