что-то еще, – расшифровал мне физику жизни, очевидно – технарь; хорошо – спрашивать не пришлось, выбивая из-под себя землю паническим формулированием вопроса: «а… вы… что… заканчивали… на… кого… учились… где… когда… а?».
– Почему вы уверены, что есть что-то еще? – я почувствовал необходимость поддержания разговора, нутром ощущая, что это его последняя фаза, и надо поучаствовать в завершении.
– Потому что деда моего расстреляли, и, насколько я знаю, я даже пытался изучать этот вопрос – под очень, очень сомнительным предлогом. Да и ебал я предлог этот, честно говоря: нельзя так, нельзя, – но, прожевав «нельзя», которое – ох, как бы Ильяс этого хотел, чтоб так вот просто всё было!… – он видел в картинке сказанной речи словом последним, поставившим жирную точку, вдруг – договорил; да и как не договорить, если ради этой мысли начинал объяснение? – Но – но. Но, – поворот, выезд с трассы на нечто менее пафосное в плане оформления и уже не кишащее видами столицы; поворот завершен, растянутое «но» ударило надлежащий ему аккорд, и: – Но почему-то войны в тридцатых годах у нас не было. Страху немало было, в паре сёл, где я частый гость – и вовсе, без спросу, депортировали, а это только в паре знакомых сёл – но войны не случилось.
Он что-то раздумал, что-то, наконец-таки, найденное, правду, которую обнаружить можно только в самых неподходящих для того условиях – не во время перелопачивания архивов и просмотра десятков политизированных роликов на ютубе или прочтения рифмующихся с ними газет, толкующих – разное, но всё – одно: сплошную смерть и травлю человека человеком, сверху вниз или снизу вверх, – а просто вот так, в салоне собственной машины, пока везешь попутчика в Вологду, из русского города в русский, разговаривая, будучи русским, с русским – о русской войне, и уже где-то там, внутри газет и роликов, возникают все эти: «славянин, чеченец, украинец, горец» и так далее – как же удобно елозить национальным вопросом по мозгам людей, пытаясь окончательно вытравить у них осознание русскости как гражданства, того, что еще во времена империи Романовской пыталась, жертвуя казной, долгом и, в глазах заигрывающих словом «нация» олухов, честью – восстановить, построить, образовать и укрепить рубеж; не только в качестве рубежа, подчеркнем, отметим…
Только сейчас я понял, что процесс «понимания», раздумывания, происходит сию же секунду и у меня: и думаем, наверняка, мы с Ильясом примерно об одном и том же. Каждый делает много логических ошибок уже сейчас, на паре я себя тотчас поймал, но – потом будет еще множество пробок и попуток, много людей на «помолчать и осознать», или на «поговорить и подумать». А, может, и нет никаких ошибок. К главному выводу же мы пришли; мне хотелось добавить, что в качестве единственной на данный момент интересной завершенной работы в моем вузе я писал реферат по монографии как раз о войне Чеченской, по независимой, не политизированной ни одной стороной,