только, что каждый из центральных персонажей “Онегина” выступает в роли творца своего романа, строит свою жизнь и судьбу по образцу любимых литературных героев, по законам художественной реальности.
Не менее существенно, что и автор для прояснения и конкретизации романных ситуаций – мотивов поступков и действий своих героев или же для углубления их психологической характеристики, более полного раскрытия их внутреннего мира, сути их жизненной позиции то и дело обращается к “чужим” произведениям, “чужим” сюжетам и персонажам, отсылает к ним читателя, проводит явные или скрытые параллели между ними и героями своего романа в стихах»[87].
Принцип интертекстуальности, то есть открытости для «чужих» авторов и текстов их произведений будет полностью сохранен и в синтезируемой пародии. Подразумеваю при этом использование тех многочисленных «стилизаций», «продолжений» и «дополнений», которые появлялись в рукописях и в печати почти одновременно с выходом в свет пушкинского романа в стихах. Их фактура незримо будет присутствовать в создаваемой пародии, придавая ей авторское многоголосие и раздвигая тем самым границы произведения.
Несколько слов должен сказать о языке и стиле пародии. Везде, где это было только возможно, я стремился к простоте и использовал языковую и стилистическую основу, близкую и понятную современникам. Старославянизмы, которыми, например, пестрят пушкинские стихи, использовались мной довольно редко, зато часто употреблялись слова и выражения молодежного сленга тех перестроечных лет. Без этого уличного жаргона моей молодости я никак не мог бы обойтись в своей работе. В качестве убежденного апологета должен выступить также по отношению к «блатной музыке» и матерным выражениям, которые в несколько завуалированном виде читатель может встретить на страницах пародии. Тот, кто пережил горбачевскую перестройку, хорошо помнит, что без мата в то время обойтись было практически невозможно. Более того, мат иногда играл роль своеобразного лекарства и облегчал душу «народа», активно вовлекавшегося в российскую политику. Всю эту очень своеобразную языковую палитру, запомнившуюся мне с перестроечных лет, я очень хотел бы донести до своих читателей, передав им ее, как языковую эстафету.
Последним барьером, который любой автор преодолевает на заключительной стадии создания своего произведения, является редакционно-издательский барьер. Я ненавижу этот барьер, потому что ненавижу почти всех редакторов. Многие из них – прямые наследники и выкормыши цензурного цеха советской эпохи. Почти все они самодовольны, чванливы и непреклонны. Некоторые из них просто глупы, но они вполне осознают свое организационное превосходство над автором, и пытаются навязать ему разные идейки из своего нелепого идеологического арсенала. Обширные исправления, сокращения или дополнения текста – это лишь малая часть того, к чему они способны принудить неопытного литератора. Такие редакторы всегда напоминали мне садистов