хищник к льющейся поблизости свежей крови. Рычание рвалось из-за скалившихся клыков Райли. И уронив голову на подушку, твёрдую, как гранит, Делрой ощутил, как боков коснулось нечто острое. Из-под кровати тянулись тени рук со скребущими когтями, вонзающимися в плоть сквозь одеяло, пробирающимися к больничной одежде, под кожу, к органам. Они тянулись к центру, раздвигая органы, чтобы сжать желудок в кулак.
Второй голос донёсся издалека, едва досягаемый, непривычно спокойный на фоне душераздирающих воплей, и Делрой цеплялся за него, призывая и притягивая к себе невидимой нитью. С каждым словом различая, что принадлежит он женщине:
– Не спи. Не спи, иначе они придут за тобой.
Колыбельная из обрывочных фраз принесла призрачное спокойствие, в котором Никк забылся настолько, насколько позволяло время, и медленно открыл веки.
Мигающий свет фонаря с улицы осветил стены напротив, где мигали кровавые следы в форме крыльев. Тень от стены двинулась в его сторону, и он понял, что женский голос шёл от неё.
Но свет погас, или болезненный сон снова сморил его, тьма легла тяжёлым пологом. А когда Никк открыл глаза вновь, в палате уже играл солнечный свет.
Желудок пронзила кинжальная боль. Подскочив с постели, Никк рухнул на пол и сотрясся в рвотных судорогах.
Глава 3, у которой хроническая бессонница
В мире из залитых молоком овсяных хлопьев и сладкой ваты, продающейся в фургоне с мороженым за углом дома, рос маленький мальчик. Мальчик, что стоял в песочнице в забитых песком туфлях, в школьных шортах, с липкими от сладкой ваты руками. Дэниел Холвуд просто проходил через двор, когда остановился, чтобы поправить развязавшийся шнурок. Но боясь уронить вату, долго продумывал, как перехватить любимую сладость. Тогда он прикусил палочку зубами, крепко-крепко, и нагнулся к непослушным шнуркам. И когда он завязал их на идеальный крепкий узел, как учила мама, его настиг удар в спину. Он упал щекой в сладкую вату, смешавшуюся с песком. Его, брыкающегося как лягушку, перехватили за ноги и руки, и уткнули лицом в горький песок, забившийся в рот и нос. И засыпали. Засыпали песком, сопровождая погребение звонким заразительным смехом, которым не мог заразиться Дэниел. Он чувствовал только боль, унижение и страх от заползшего в рот маленького паука, которого не мог выплюнуть. Он давился песком, ел его и захлёбывался им, и казалось, что слёзы его высохли, став песчаными. Пот холодным градом струился по спине. И не мог понять Дэниел: влага ли это или забежавшие под рубашку муравьи.
Противный смех старшего брата и его одноклассников, выкрикивающих: «Это погребение фараона», мог бы стать эпитафией, если бы продавец из фургончика не отогнал шпану и не вытащил оцепеневшего ребёнка из-под горы песка, вкус которого Дэниел запомнил на всю жизнь. И готов был поклясться, что проглоченный паук остался с этим чувством на тот же срок. Как и песок, который он выплёвывал и высмаркивал в слезах целый час, пока мать пыталась успокоить его, умывая над раковиной. Старший брат пронёсся