мою кошку!
Дэниел не подтверждал, но и не отрицал сей факт. Он вытаращился на брата в некоем тупом исступлении или даже оцепенении, не зная, что делать и что говорить. И только смотрел в его чёрные бездонные глаза, покрывшиеся сеткой капилляров от льющихся слёз.
– Зачем? Зачем ты это сделал?! Ты что, немой?! Отвечай! Отвечай!
Его тошнило от того, как сильно тряс его брат, и от стального, противного запаха, пропитавшего его майку. Дэниелу казалось, что он теряет сознание, ватные ноги скользили по мокрой плитке, но он не мог проронить ни слова, как кролик, оцепленный хвостом удава.
– А знаешь что, Дэнни? Я знаю, зачем ты это сделал! Потому что ты – ненормальный! Шизанутый! Больной на голову! Потому что только психи могут спокойно вскрыть живое существо!
Два омута, две чёрные дыры, которые поглощали Дэниела, высасывали из него жизнь, как игла выкачивала кровь. Он смотрел в глаза брата и пытался заставить шевелиться присохший к нёбу язык.
– Ты ублюдок! Жаль, что немцы проиграли, они очень любят таких маленьких психов как ты. Они бы пришли и забрали тебя на опыты! Пришли бы в белых халатах, пока ты крепко спишь, увезли в свою лабораторию и ставили бы на тебе эксперименты! Я слышал, что они делают с такими, как ты. Им разрезают башку, вот так, чик-чик, пополам! И всё! И нет Дэниела! Они выпотрошат твою башку, как ты мою кошку, чтобы узнать, почему ты такой шизофреник! И когда твою башку вскроют, придёт Гитлер посмотреть, что у тебя внутри! И увидев, что в ней сплошная пустота, он рассмеётся над твоим тельцем вот так – ПХАХАХАХХАХАХА!
Горячий, истеричный смех ударил в лицо Дэнни хуже любой пощёчины – с привкусом чеснока от соуса на обед, от которого резало в глазах. Как заевший чёртик, выпрыгнувший из табакерки, он не умолкал. По внутренней стороне бедра стекала струйка тёплой мочи. И тогда от пережитого стыда и ужаса, найдя в себе силы и смелость, Дэниел толкнул брата. Тот качнулся как при сильном порыве ветра, но даже не сделал шагу назад, растопырив руки, как бы вопрошая: «Ты это серьёзно посмел сделать?». Хохот прекратился, точно его обрубили висящим в кабинете отца мачете, оставив огромную зияющую рану в виде безразличного, холодного лица брата, что без усилий заученным, скучающим жестом толкнул Дэнни в грудь обеими руками. Дэниел поскользнулся на мокрой плитке и накренился назад, образ брата перекрыла рябящая плёнка, которая заглушила все звуки кроме собственного сердца, бьющегося в груди, как птица в клетке, ощутившая на своих крыльях огонь.
Его поглотил шум. Шум тишины, исходящий откуда-то изнутри, из самой души. Он оглушил Дэниела. Ненавистный песок превратился в заполняющую лёгкие и желудок хлорированную воду. Больше Холвуд не сопротивлялся, оцепенение уступило место смирению, в котором он смотрел на рябое изображение по ту сторону водной глади. На стоящего над бассейном брата. Темнота окутала его – совсем как холодные чёрные глаза, олицетворяющий мрак, какой может таиться в глубинах человеческой неизведанной души. Под закрытыми веками играл разноцветный серпантин, совсем как конфетти