а сейчас могла сказать: «Да, и я там тоже была»
Петр же был циничен в своем поведении – вино просто позволяло ему не думать об его отношениях с Александром и целиком сосредоточиться и получать самое глубокое, самое ценное и самое (как он знал по своему мужскому опыту) преходящее волнение и наслаждение, возникающее при зарождении влюбленности или любви.
Волшебство музыки, приглушенного света и того, что они с Катериной давали друг, превращали его в Фауста, готового воскликнуть: «Остановись, мгновенье!»
И мгновенье остановилось, но совсем не для этого. Вечер был вскоре закончен, и все разошлись.
Оказавшийся в одиночестве своей спальни, Петр как-то сразу совершил моральный, а точнее сказать, по общепринятым меркам аморальный выбор, и горячечно обдумывал и вспоминал то, что почувствовал от Кати. Его сознание и мысли были направлены не на то, как преодолеть, а на то, как достичь. Его товарищ Фигнер почему-то превратился для него в абстракцию, и как абстракция, или как имит, не вызывал у него чувств, угрызений и глубоких эмоций.
То же, что творилось в последующие часы с Катей было драматичней, но одновременно и проще. Привычная будничная обстановка, распорядок и общение с мужем быстро развеяли незнакомый дурман и в первое время ей овладели обида и раздражение на себя, и испуг от того, что происшедшее было явным для всех и прежде всего для мужа. Но это лишь в первое время…
3. Утро
Ранним утром следующего дня, не дожидаясь окончательного пробуждения всех гостей и домочадцев усадьбы, Александр и Катя водрузили себя в заложенную любимую свою бричку, и не спеша покатили по прохладной лесной дороге к ближайшей станции перемещения.
Фигнер торопился быстрей попасть на службу, и не видел для себя повода и причины вспоминать и переживать вчерашний вечер. Напротив, Катя была в испуге от вчерашнего и от себя самой вчерашней, и с усилием пыталась вести себя с мужем естественно. Лошадь шла легкой рысцой по освещенной утренним солнцем, пятнистой от тени листвы аллее, и со стороны всё выглядело, как на идиллической, тиражированной исторической зарисовке, но персонажи этой идиллии не чувствовали себя такими и были заняты своими, далекими от идиллии, мыслями.
Фигнер был поглощен предстоящим важным рабочим днем, а Катя надумала беседой вернуть прежнее непринужденное общение с мужем и попробовала завязать разговор :
– Ты знаешь, вот вы вчера всё рассуждали о том, что мы воспроизводим быт чеховского века, а сейчас, когда ты принимал поводья от имита и мы покатили к нашим кованым воротам, я подумала, что мы себе льстим – мы похожи не на чеховских интеллигентов, а на образованных плантаторов южных штатов Америки до отмены рабства… У тебя никогда не возникало чувство вины или неловкости, когда ты пользуешься услугами наших безотказных имитов? Ведь по сути это те же рабы, а мы те же рабовладельцы. Кто-то когда-то очень необдуманно