собирается встать, но снова смотрит на меня.
– Да, чуть не забыл. Что с рукой? Давно хотел спросить. Порезалась?
Он кивает на бинт. Я не снимала его с той поездки в поезде, во время которой появились знаки на запястье. Как отреагирует Эрик? А вдруг он разберётся, что это означает?
– Смотри.
И он смотрит. Сначала с непониманием во взгляде. Потом почти с ужасом.
– Сель… С ума сошла! – выдыхает он. – Кто её сделал?!
– Что? Я не понимаю, что это значит. Пожалуйста, объясни.
– Это же татуировка, Сель.
Слово незнакомо и ничего не говорит мне. Но Эрик выглядит взволнованным.
– Их запрещено делать? Это противозаконно?
– Нет, но… не знаю. Это очень странно. Их много лет никто не делает. Вроде бы очень давно эти символы что-то означали. Замужество или что-то в этом роде, точно не знаю. Но в наше время с ними никто не ходит.
– Она появилась во время последней поездки. Когда… Я рассказывала тебе.
– Пожалуй, ты права. Лучше прятать её под бинтом.
Он помогает затянуть свежий бинт, а после легко подхватывает меня и укладывает, заботливо поправляя одеяло, как папа много лет назад. Как будто не произошло ничего, как будто мы снова все вместе. Внутри становится больно. Иногда кажется, что смирилась, приняла утрату. Но всё равно где-то во мне сидит тоска, не отпускает. Но я раз и навсегда запретила себе вспоминать о них. Только как это сделать, когда во взгляде Эрика я вижу папин взгляд?
Брат, как и всегда, чувствует моё состояние. Садится на краешек кровати. Я долго-долго смотрю на него, а потом глаза наливаются сонной тяжестью и Эрик уплывает. Пытаюсь удержать его руку и проваливаюсь в сон.
На наш класс сваливается неожиданная популярность. Непонятно, откуда успели узнать всё за одну ночь? Слухи расползаются по школе с быстротой вытекающей из прохудившегося крана воды. Меня встречают у входа, доводят до кабинета, вздыхают, перешёптываются за спиной. Пристальное внимание раздражает. Каждый стремится подобраться поближе, посмотреть, прикоснуться. Большинство из нас смущается, да и рассказывать особо нечего: всем уже известны мельчайшие подробности, вплоть до оттенка травы и количества облаков над тоннелем. Мы – сорок с лишним человек – прячемся в кабинете, перебежками проникаем из класса в класс. Долгое время боимся смотреть открыто друг на друга, подглядываем исподтишка и спешно отворачиваемся, едва взгляды пересекаются. Наш класс сформирован совсем недавно, меньше двух месяцев назад. Мы ещё плохо знаем друг друга, и каждый взгляд словно спрашивает: а можно ли тебе доверять?
А потом что-то лопается, мы толпимся у учительского стола и перебиваем друг друга, кричим, доказываем что-то. Воспоминания путаются, долгие размышления исказили их. Если верить некоторым из одноклассников, волков у тоннеля было не меньше пяти, у каждого по несколько голов с зубами в два ряда. Но в одном все сходятся: никто не знает парня, оказавшегося по ту сторону стекла. Ни в нашем классе, ни в параллельных он не учится. Сказать или нет?