устройству его требуют на место.
День за днём. Урок за уроком. Нас всё меньше и меньше. Учителя и вправду не замечают, что в классе не остаётся и трети от бывшего количества учеников? Почему они смотрят мимо нас? Почему говорят, как автоматы, стараясь быстрей закончить урок? Почти ни слова об экзаменах, отменены дополнительные занятия, не остаётся ни домашней работы, ни практической. Мы можем встать среди урока, пойти гулять по кабинету или вовсе выйти – не скажут ни слова. Как будто странная эпидемия охватила всех – эпидемия рассеянности, беспамятства.
Ещё месяц назад не могла себе представить, что за два дня до экзамена не буду волноваться, сидеть над учебниками, вновь и вновь повторяя изученное. Даже страх перед осмотром отступает. Может, всё отменили?
Но Эрик, в отличие от меня, не забывает о грозящей опасности. Поздно вечером он врывается домой, нагруженный баночками и тюбиками.
– Вот, – отвечает на не успевший прозвучать вопрос. – Твоя маскировка.
Достаёт наугад один из тюбиков, снимает бинт с моего запястья и щедро выдавливает содержимое на кожу. Я кричу от обжигающей боли, вырываю руку и бегу в ванную. Становится только хуже, вода не смывает мазь, обтекая её по контуру. На коже медленно расползается красное пятно.
– Дурак, – сквозь слёзы сообщаю Эрику. – Ты меня убить решил?
Он поспешно промокает руку полотенцем. Помогает, злосчастная мазь наконец стирается.
– Тебя инструкции читать не учили? Доктор, называется.
Следующие полчаса он внимательно просматривает надписи на каждом из тюбиков. Время от времени поднимает голову, интересуясь моим состоянием. Красный отёк спал. Для приличия недолго дуюсь на брата, а после подсаживаюсь рядом, и мы изучаем вместе.
– Это, – говорит он вскоре. – Побочных эффектов не выявлено. Держится до двух суток. То, что нужно.
С опаской протягиваю руку вторично. Он лёгкими движениями втирает прозрачную прохладную мазь. Я сомневаюсь: разве так можно что-нибудь замаскировать? Но через несколько минут татуировка и вправду становится незаметной, по цвету сливается с кожей. Если внимательно присмотреться или потрогать, можно заметить маленькие выпуклые царапины, как от ожога.
– Проверь на водостойкость.
Я вновь иду в ванную, на этот раз едва заметно улыбаясь.
Мазь выдерживает проверку. Это радует. Но выключив воду, я настораживаюсь. Показалось, или Эрик с кем-то разговаривает? Ни звонка, ни стука слышно не было. Стою, стараясь не дышать, напряжённо вслушиваюсь. Но подслушать не дают: дверь распахивается. И словно ледяной рукой по спине проводят: охрана.
«Бежать, бежать!» – мелькает первая мысль.
Ноги подгибаются. Опираюсь на раковину, снизу вверх смотрю на охранника. Он на меня. Сколько длится молчание – минуту, десять? Его лицо бесстрастно, только маленькая выпуклая венка у глаза пульсирует. А потом охранник жёстко хватает меня за локоть и тянет в комнату. Эрик сидит на подоконнике, злобно косясь на другого