в сторону. С трудом поднимаюсь: от долгого сидения в неудобной позе затекли ноги, теперь их покалывает острыми иголочками. Медленно, короткими шажками, перебираюсь с полянки под защиту стволов. Застёгиваю наконец рюкзак. Хочется пить, но воды нет. Обхватываю себя руками, защищаясь от предрассветной прохлады, и думаю.
Мог ли кто-нибудь предположить такой расклад? Нет, конечно, нет. Как бы Эрик не беспокоился обо мне, он уверен, что хотя бы крыша над головой и еда у меня будут. И, может, втайне радовался, что не останется рядом леса, в который как магнитом тянет. А теперь знаю наверняка: не все ожидания оправдываются.
У меня два варианта. Вернуться назад? Не думаю, что это хорошая идея. Рано или поздно меня вычислят по системам наблюдения и вернут обратно. А запереться дома… Нет, это будет не жизнь, а жалкое существование.
Второй вариант – остаться в лесу. Найти тех, кто живёт здесь. Да, теперь я уверена: по эту сторону железной дороги кто-то есть. Но где? Сумею ли добраться до них в одиночку, не имея ни малейшего представления ни о том, кого ищу, ни о том, где они могут обитать? Безумие. И всё же понимаю, выбора как такового нет. Вернее, есть: бороться или сдаться прямо здесь. И ответ очевиден.
Интересно, чего ожидали от меня, вынося такой приговор? Чего добивались, оставив в лесу?
Моей смерти?
Дожидаюсь около опушки, пока первые утренние лучи не разобьют мрак. В лесу он сохраняется дольше, до самого полудня порой прячется под тяжёлыми еловыми лапами, в оврагах. Он никогда не отступает полностью, скрывается в норах, его затягивает трясина, укрывают тяжёлые камни-валуны. Но мало-помалу дневной свет побеждает, и уже не приходится напряжённо вглядываться в темень, опасаясь споткнуться об извилистый корень или поломанные сучья.
Но сильнее беспокоит другое: куда иду? Город, кажется, лежит за спиной, на севере. Солнце поднимается слева, слепит глаза. Летнее тепло понемногу берёт своё, через несколько часов ходьбы, разгорячившись, скидываю кофту, обвязываю вокруг пояса. Мазь всё ещё держится, чёрные полосы совсем не заметны. На всякий случай достаю тюбик и выдавливаю немного, растираю по запястью. В голове проносится запоздалая мысль: зачем? От кого я теперь скрываюсь? Кожа на руках быстро краснеет, её пощипывает: солнце. Прихлопываю нескольких комаров.
Когда деревья расступаются, вижу впереди озеро, возле которого покачиваются две сосны, словно выпущенные из-под земли стрелы. Бегу вниз, по пологому склону. Споткнувшись, кувырком качусь вниз, чувствуя спиной мелкие камешки и ветки. Всё кружится, поднимаюсь в самом низу, едва не промочив ноги в озере. Мир вокруг плывёт всё медленнее, восстанавливает расплывчатые очертания. В груди и горле тяжёлый твёрдый ком. Съезжаю вниз по стволу, прижавшись к нему спиной. Тепло обманчиво, земля не успела прогреться. Зажимая ладонями голову, стараюсь унять неожиданные слёзы. Что скажут в школе, когда поймут, что меня больше нет? Заметят ли?
Слёзы постепенно стихают, заканчиваются. Рукав насквозь мокрый, а внутри меня глухо, как в пустом колодце. Я видела такой в лесу: бросишь камень – несколько раз стукнет по